Не знаю, почему при виде близких гор родного берега пришли ко мне эти темные, кровавые воспоминания, а не иные, светлые, о детстве или, скажем, о Мирине… Не знаю. Но с какой-то горькой сладостью воскрешал я тот день, горчайший в моей жизни.
Бесноватый князь Орик, опасный наш союзник, в очередной раз не поделил тогда пастбища со своим соседом Гнуром, и тот, прознав о нашем военном договоре, решил предать полис огню и мечу. Часовые не успели вовремя подать сигнал, внешняя стенка держалась недолго, и вот уже пылают дубовые створы северных ворот, и горящие стрелы сыплются на крыши.
Даром тогдашний стратег Андромен вертелся на коне посреди улицы, слепя глаза золотым солнечным ликом на щите и потрясая махайрой. Наспех вооружаясь, жители ближних кварталов еще отстаивали главный вход в город, а со стороны береговой рыбацкой слободы, где стены были стары и ветхи, уже мчались по звонким плитам конники на низких степных лошаденках… Не обременяя себя штурмом наглухо замкнутых хорионов, они спешили к агоре. Должно быть, отлично знал Гнур про казну городскую, сберегавшуюся в храме Афродиты Навархиды. Люди едва успели разбежаться из рыночных рядов; тут и там вспыхивали подожженные стрелами навесы, метался перепуганный скот, топча рассыпавшиеся плоды и обрушивая пирамиды новеньких горшков.
Все же посыльные стратега сумели собрать кучку гоплитов, и те переняли нападавших у самой священной рощи. Варвары не знают боя на больших копьях, а стрелы отскакивают от щитов и доспехов. Поэтому нашим удалось придержать Гнуровых разбойников; но тем временем другой отряд выбил-таки полусгоревшие ворота и, гоня перед собою Андромена с его подручными, захватил подворье храма, а затем ударил гоплитам в тыл.
Сам я тогда находился в военной гавани, следил за тем, как смолят и конопатят мою триеру. Город наш — морской союзник Афин, и мой корабль едва вырвался из позорной ловушки под Эгоспотамами… Позже соседи рассказывали: Эвпатра, которой оставалось два месяца до родов, заслышав крики и увидев клубы дыма, — сначала возле Северных ворот, потом все ближе и ближе, — забилась в самый дальний угол гинекея; рабы заперли все двери, вооружились кто чем смог и собрались в перистиле под водительством Псиакса, моего семнадцатилетнего шурина!.. Бедняга! В мое отсутствие он был единственным свободным мужчиной в доме.
Думаю, побоище возле храма Афродиты кончилось бы полным истреблением наших, если бы не подоспели воины Орика. Враги были оттеснены и, пробиваясь к окраине, по дороге мстили горожанам… Роковую ошибку сделал я, выстроив по просьбе Эвпатры это беззащитное жилище, окруженное садом и виноградником, вместо того чтобы поселиться с родителями жены в неприступном хорионе! Какие душевные муки, должно быть, испытала моя несчастная супруга, когда вылетели из чадной копоти наездники — низенькие, жирные, как все мужчины в этом племени, с сальными космами до плеч, обвешанные оружием и золотом. У некоторых болтались на шее свежеотрезанные головы горожан, и у всех кони были покрыты высушенными человеческими кожами.
