— Запруду, ребята, сварганим, — предлагал Ванюшка приятелям. И хотя «река» была по колено, добавлял: — А то вода к избе подойдет — беда будет. Айдате отведем воду, а потом мельницу поставим. Во как крутиться будет!
Когда в колхозе появился трактор и орава босоногих ребят осаждала тракториста мольбами прокатить «хоть до овина», Ваня Дубов, с уважением и опаской поглядывая на чумазого механика, подходил к машине, осторожно ощупывал гайки, трубочки, винты, заклепки, вздыхал сожалеюще и про себя твердил: «Эх, ежели бы самому такое сделать… Один, а потом другой, а потом десять. Вот бы председатель обрадовался…»
Ваня подрос и выпросился у отца в город, на завод. Там он стал токарем. И навсегда осталась у него страсть к машинам и деталям, сделанным своей рукой, своим умением и упорством. Труд был для него светлым и умным назначением жизни. Почти праздничным.
А теперь вот что-то мешало ему отдаться работе с душой, чего-то ему не хватало или, наоборот, что-то было лишним.
Дубов стал размышлять над этим и наконец понял, в чем дело. Дело было в войне. Война была не только на фронте, но и в тылу. Тяжелой осязаемой громадой навалилась она на этот старый и большой город на Исети, давила, вползала в каждый уголок и маленькую щель.
Отрезая утром кусок черного хлеба для мужа, жена Дубова с жадной тщательностью подбирала все мельчайшие крошки и, собрав их, вдавливала в сырую податливую мякоть: нужно было дорожить и полуграммом. Возвращаясь с работы, Дубов подбирал около лесного склада обрубки досок и щепки: нечем было топить печь. Жена тащила на рынок неношеное шелковое платье и обменивала его на старое ситцевое, чтобы в придачу взять кусок бязи: нужно было одеваться. Пятнадцатилетние пареньки в цехе работали по двенадцать часов: кто-то должен был заменять ушедших на передовую линию фронта. Над их головами висел намалеванный грубо и броско горячий, суровый лозунг: «Иди на работу, как в бой!» Цех перестал выпускать части для плугов и сеялок, он обрабатывал детали для смертоносных «катюш». Он ничего не делал для созидания, он творил орудия разрушения.
Этот упорный и злой труд, эта жизнь с лишениями и жестокой борьбой — все стало необходимостью, обязанностью, испытанием. Война гремела не только в тяжких или стремительных боях на фронте, она надсадно громыхала и здесь — в упрямом напряжении сил на линии труда.
Вспомнив госпитальные кочевья, Дубов мысленным взором окинул всю страну и по всей стране увидел вот таких же пареньков, такие же плакаты и сумрачные, настороженные корпуса цехов. Он понял свой долг, и суровая решимость наполнила его сердце знакомой солдатской силой.
