— Вот пап? говорит, что Ветхий Завет — глупости, я думаю, что он прав. А вот он еще говорит, что мясо есть нельзя. Этому я не верю, мяса, по-моему, можно есть сколько угодно.
Больные, улыбаясь, смотрели на меня.
— А я и в Бога не верю, — сказал один из них.
— Нет, я верю! — ответила я.
По-видимому, взгляды отца в какой-то примитивной форме уже коснулись моего детского сознания, но мам? не подозревала этого. Теперь, когда я отказалась идти в церковь, она решила, что отец говорил со мной и повлиял на меня.
Мам? тотчас же пошла к нему в кабинет объясняться. Они говорили долго. Когда она, шурша шелковой юбкой, спустилась вниз, щеки ее горели, а глаза были красны от слез.
— Тебя отец зовет! — сказала она.
Я побежала в отцовский кабинет.
Он сидел за круглым столом в большом кожаном кресле с книгой в руках.
— Ты что же это мать огорчаешь? — спросил он, строго и пристально глядя мне в глаза. И снова, как и тогда при его вопросе о красном галстуке, я почувствовала, что он все видит и понимает. — Почему в церковь не хочешь идти?
— Не могу! — сказала я, чувствуя, как слезы подступают к горлу.
— Не плачь, — сказал он мягко. Но я заплакала. — Прежде чем бросать старое, — сказал он, — надо твердо знать, есть ли у тебя что-нибудь новое, чем ты можешь заменить. Есть у тебя это?
— Не знаю.
— Тогда почему же ты мать огорчаешь, не идешь с ней в церковь?
— Ложь, фальшь там одна, не могу! — выкрикнула я сквозь душившие меня рыдания.
Лицо отца еще больше смягчилось, глаза стали ласковыми, добрыми.
— Вот как. Да ты не плачь, голубушка.
Почувствовав его ласку, я поняла, что должна все рассказать ему. И, запинаясь и захлебываясь, я рассказала про слепых, про старушку, про свое умиление, почему оно кончилось, рассказала про священника, про чижа, которого съела кошка.
Отец казался взволнованным. Он уже не сидел, а ходил по комнате, засунув руки за пояс, а я следила за ним, ловя выражение его лица.
— А все-таки пойди с матерью в церковь сегодня, можешь? — спросил он и ласково и вместе с тем многозначительно, как на взрослую, взглянул на меня.
Я поняла его взгляд.
— Хорошо.
Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. Глаза его весело сияли. Я быстро сбежала вниз, оделась и, к удивлению и радости моей матери, сказала ей, что иду ко всенощной.
С этого дня отец уже никогда не был для меня недоступным, чужим…
