Коробейников говорил так уверенно, что Клавдия тут же решила про себя: «Вреда это не принесет» — и примирилась:
— Достану, но ты, солдат, помалкивай. Узнает Петр Федорович — прогонит меня, знахаркой обзовет.
— Могила! — Коробейников закрыл ладонью рот.
Только через три дня Клавдия раздобыла пузырек с рыбьим жиром, тайком принесла в госпиталь и спрятала под кровать Василия. После врачебного обхода раненых она вылила жир на холщовую тряпку и принялась бинтовать Василия. Коробейников был прав: вонь била прямо в нос.
Коробейников ревниво следил за ее работой, а когда она кончила, поучительно предупредил:
— Сегодня день пресвятой богородицы, а ты тряпку продержи до воздвиженья креста господня.
Василий не удержался:
— Ты и доктор, ты и богослов! Это сколько ж мне ждать?
— Семь ден.
Всю неделю Клавдия обманывала Петра Федоровича при обходе.
— Раненый спит, — уверяла она его, — жаль будить, всю ночь маялся.
В другой раз солжет по-иному:
— Поправляется, Петр Федорович. Я уже перебинтовала его сегодня, вроде как лучше. И смотреть вам нечего.
На седьмой день Клавдия зашла в палату к Коробейникову и подмигнула ему: дескать, пойдем к Василию. Когда она сняла бинты, то лицо ее просветлело.
— Батюшки! — воскликнула она радостно. — Рана-то как затянулась! — И трижды перекрестилась.
С этого дня она прониклась доверием к Коробейникову. Вскоре принесла еще пузырек с рыбьим жиром и перебинтовала не только Василия, но и Савву. Перед врачебным осмотром она вечером с большой осторожностью промыла теплой водой рану, уже затянувшуюся тонкой розовой кожицей.
Доктор, сев на табурет, приблизил свои близорукие глаза к спине Василия и не без самодовольства сказал:
— Говорил ведь, что русский мужик сдюжит!
Коробейников пришел проститься: его выписывали из госпиталя и направляли в действующую армию.
— Сбегу, — доверил Коробейников свою тайну Василию. — Два года кормил вшей, теперь — будя. Жук и то жизни просит, а ведь я человек!
— Поймают, судить будут, — предостерег Василий.
— Я в Новоселки убегу, там схоронюсь. А ты как думаешь?
— За меня австрияки подумали, — горько усмехнулся Василий. — После такой мясорубки мне одна дорога — на печь.
Коробейников сочувственно покачал головой, дескать, тяжело будет семье лишиться кормильца.
— Ты женат, Василий?
— Пока нет.
— Баб, что ли, не любишь?
— Как бы тебе сказать, — подыскивая слова, медлил Василий, — какой мужик не любит бабу? Я вот мечтаю об особой женщине.
— Тебе, стали быть, подавай добрую, гладкую, хозяйственную. Ну и что, нашел?
