— Зачислите его слесарем-механиком и направьте к Кривочубу.
Анисим Кривочуб выглядел тщедушным и узкогрудым. Ходил он согнувшись, словно за плечами у него висел тяжелый мешок. В старом пальтишке раструбом книзу, с отстегнутым хлястиком на спине, он был похож на огородное чучело. На тонких губах лежала печать недовольства.
Кривочуб поставил Василия за станок и строго предупредил:
— Будешь плохо работать — уволю. Спуску никому не даю.
Василий призадумался: «Сразу видать — хозяйский холуй. Как с таким поговорить по душам? Не ошибся ли Нагорный?»
К концу дня Кривочуб подошел к Василию:
— Где работал раньше?
— В Питере, потом в Мытищах под Москвой.
— В ночлежке ночуешь?
— Зачем? Я на Татарской улице живу, против Нагорного.
— Ты студента знаешь? — пристально взглянул на него мастер.
— Знаю! Он меня учит по программе гимназии. Про тебя говорил.
— Поменьше болтай, твое дело — работать.
Домой Василий возвращался в приподнятом настроении, словно нашел то, чего так долго искал.
— Только не трать понапрасну много сил, — предупредила его Клавдия, — береги здоровье.
В тусклой комнатенке старшего мастера Анисима Кривочуба до того неприветливо, что уж хуже нельзя. Что спросишь с бездетного вдовца? День-деньской на заводе, вечером один, а уж если случится уйти, то никто толком не скажет куда: кто говорит в кабак, кто — к какой-то сторожихе-татарке. Человек он малоприметливый, никто им не интересуется.
Как ни строг на работе Анисим, а все же позвал Василия в гости. Понравился ему георгиевский кавалер с раскидистыми плечами. «На них хоть железину гни», — подумал он. Где ему знать, что спина у солдата покалечена.
Давно стемнело за худым оконцем, давно остыл чай, а Василий, не тая, все рассказывал мастеру так, как рассказывал Нагорному.
…В лучах багряного солнца золотится пыль, поднятая возвращающимся стадом с выгона. Деревня на горе ничем не приметна — одна липа да две осины у прогона за околицей, а дома́ — один хуже другого. Жалко выглядят дряхлые двухоконные избушки, вросшие в землю. Летом в жару духотища, а зимой за ночь все тепло выдует.
С незапамятных времен деревню звали Ба́рщинкой; по рассказам, будто вокруг росла болячешная трава, и в народе говорили: «Был бы борщевник, и без хлеба сыты будем». Другие уверяли: «Ходили мужики на барщину всей деревней, потому так и прозвали». У двух-трех богатеев дома тесом покрыты, оконные рамы резные, на крыше конек с двумя конскими головами.
Ехал однажды помещик из Ярославля в Рыбинск. Замучила жажда, охота напиться, а до города верст двадцать.
