— Ну что, пойдем?
Лана легонько кивнула, но осталась сидеть на месте. Она подняла голову и посмотрела прямо в глаза Куинна. Ее взгляд был очень серьезным.
— Если мой отец узнает, что мы ходим так далеко…
Она опять не закончила фразу, но на этот раз не потому, что не смогла. Просто в том не было необходимости.
Отец Ланы, Форрест Блау, человек строгих правил, отличался суровым нравом. Крепкий, широколицый мужчина с большой седой бородой, он лично профинансировал Великое Переселение. На Земле он был владельцем большой агропромышленной фермы. Сейчас, будучи основателем и старшим священником этой скромной колонии, он проводил богослужения и наедине исповедовал Куинна. Для Куинна лицо Форреста Блау было как лик самого Господа, насколько он себе его представлял: строгое, жесткое, непреклонное, немного похожее на суровые серые камни самой планеты. А еще у него был длинный белый хлыст — с заостренным концом, навощенный до блеска, вырезанный из ветви березы, первого из деревьев, прижившихся на планете и теперь заполнявших весь Третий купол своими жизнелюбивыми, древними с виду ветвями. Форрест не расставался с этим белым хлыстом, даже садясь за обеденный стол. Иногда он размахивал им на проповедях, поочередно указывая на присутствующих и вопрошая: «Кто из нас не без греха?» — и Куинн всегда опускал голову и отводил взгляд. Ему далеко не единожды доводилось терпеть удары березового хлыста по рукам или по спине — и каждый раз заставлять себя сдерживать слезы. В такие мгновения Форрест казался глубоко опечаленным и безутешным, страстно желавшим, чтобы мальчик сполна искупил вину. Как будто карать провинившегося Форресту было больнее, чем наказуемому терпеть кару. А потом хлыст вздымался и вновь обрушивался на руки Куинна, и все мысли о том, что сейчас чувствовал Форрест Блау, вмиг вылетали у мальчика из головы, когда его пальцы взрывались болью. И еще раз. И еще.
У Форреста Блау была винтовка — древний «Спрингфилд M1903» в отличном рабочем состоянии, — обычно она висела заряженная над переходным шлюзом, ведшим из колонии во внешний мир. Куинн ни разу не видел, чтобы из нее стреляли, ни разу не видел, чтобы кто-то брал ее в руки, кроме одного раза в неделю, когда Форрест забирал ее, чтобы разобрать и почистить. В каком-то смысле это тоже был религиозный ритуал — настоящее священнодействие, когда седобородый мужчина смазывает маслом спусковой механизм и проверяет нарезку ствола. Закончив чистить и собирать винтовку, Форрест поднимал к небу морщинистое лицо, закрывал глаза и возносил таинственную краткую молитву с видом кающегося грешника и одновременно сурового поборника веры.
