Отец открыл тяжелую дверь кабинета, и мы вошли. Я не могла понять, какими делами могла заниматься подобная женщина в этом месте.
Сеньора Мария сидела за письменным столом из темного дерева, откуда сияла свеча, и внимательно нас разглядывала, вдыхая дым из прелестной трубки, состоящий из длинного мундштука и крохотной чаши. Маленькая обезьянка с коричневой (или, может быть, сероватой) шерстью балансировала на ее плече и время от времени крепко обнимала ее за шею, словно испугавшись.
— Сядь здесь, — приказал мне отец, подтолкнув к резной деревянной скамейке, стоящей напротив стола, под окном, откуда просачивался свет и музыка из прилегающей комнаты. Сам он сел с другой стороны стола, в кресло, явно принадлежащее хозяину, как и то, в котором сидела Мария, и тогда обезьянка с радостным криком длинным прыжком перескочила с плеча Марии на плечо отца. Наверное, она совсем слепа, раз не заметила его раньше, видимо, уже старая.
— Привет, Мико! — поприветствовал обезьянку отец, погладив ее по спине. Животное забралось ему на голову, перелезло на другое плечо, вернулось обратно и снова прыгнуло к хозяйке. Похоже, моего присутствия обезьяна не замечала.
— Ты никогда не добирался до Пуэрто-Рико, — начала женщина, отложив трубку на глиняное блюдо и скрестив пальцы на столе. — И прекрасно знаешь, что даже лучшие лжецы мира не заставят меня поверить в такую невероятную историю о страсти на одну ночь с горничной-индианкой, которая ни с того ни с сего вручила бы тебе сына пятнадцати лет. А что ты скажешь о том долгом и пристальном взгляде на соседей, когда они это выслушивали? Выглядит как советы старой вруньи, ложь и мистификация, Эстебанито. Кто этот метис, который ни капельки на тебя не похож?
Отец снова довольно рассмеялся, что, похоже, рассердило сеньору Марию, которая вскочила на ноги и, взяв в руки свечу и оставив обезьянку на спинке кресла, поспешила ко мне, словно торнадо.
— Вставай, мальчик! — грубо приказала она.
Я умирала от страха лишь при мысли о том, что передо мной бывшая севильская проститутка и, более того, хозяйка борделя. Если бы мои благочестивые и настоящие родители могли меня видеть в тот момент!
— Ты что, меня не слышал? — повторила она, поднося пламя к моему лицу, пока сеньор Эстебан продолжал посмеиваться за ее спиной.
— Да, сеньора, — нервно забормотала я, прилежно приподнявшись и бросив шляпу на сиденье.
— Твои волосы... — произнесла она, поднеся руку к моей голове и проведя ей по волосам. — твои волосы, хотя и прямые, слишком шелковистые для индейца, а лицо у тебя слишком круглое, да ты и сам слишком привлекателен, чтобы быть... У тебя хорошая фигура и приятные манеры... Да ты же... да ты же женщина!
