— Идем, идем! — взмолилась она, дрожа и рыдая. Я последовала за ней, совершенно опустошенная, потому что мир для меня остановился.
С этого мгновения мои воспоминания весьма смутные. Мы вошли в капитанскую каюту, и Доротея разбила окно, чтобы выкинуть с кормы маленький письменный стол. Без сомнений, она сохранила свою силу бывшей крестьянки. Потом она осенила меня крестным знамением, поцеловала и сказала что-то, что я не разобрала, после чего заставила выпрыгнуть в освежающие синие воды океана. На востоке вставало солнце, предвещая жару, которая в этих затерянных водах не оставляет надежд ни человеку, ни прочим живым созданиям.
В то время я не умела плавать, так что когда мое тело погрузилось в море после падения, я решила, что захлебнусь. Однако вода сама вытолкнула меня наружу, на воздух, так что я набрала его полные легкие, а мои ноги и руки машинально сделали всё возможное, чтобы оставаться на плаву. Оружие весило прилично, одежда душила, красная шляпа плыла рядом, а еще чуть дальше — стол капитана ножками вверх, спокойно перекатываясь по волнам.
Доротея закричала, пытаясь на что-то мне указать, но на таком расстоянии, в шуме сражения и постоянно судорожно барахтаясь на воде, я не в состоянии была ее понять. Мне показалось, что чья-то рука схватила ее за волосы и оттащила внутрь каюты. Таким образом, тетушка не прыгнула, и я, в отчаянии взмахивая руками, время от времени погружаясь и нахлебавшись воды, каким-то чудом добралась до деревянного стола.
Течение отнесло меня от обоих кораблей довольно быстро, хотя и не настолько, чтобы я не успела заметить черный дым, поднявшийся в небо, когда пираты подожгли наше судно. Эта грустная картина долго не продлилась. Вскоре я качалась на волнах в пустом океане, такая одинокая, какой не была никогда в жизни, вцепившись в стол и погрузившись в угрожающее молчание. Слезы покатились по моим щекам.
К счастью, мне удалось подобрать красную шляпу, иначе немилосердное солнце этих широт вскоре прожгло бы мне голову насквозь. Я также помнила, что эти воды кишат морскими животными огромных размеров, которые любили подплывать к бортам корабля, так что, изо всех сил пытаясь не перевернуть свое жалкое суденышко о четырех ножках, я взобралась на него и свернулась калачиком.
В таком положении я провела три дня и три ночи, волны и течения тащили меня неизвестно куда. Горло горело от жажды, глаза болели, сожженные солью и солнечными бликами. Губы кровоточили и покрылись струпьями. Временами я засыпала, а иногда меня охватывало отчаяние, и я даже спрашивала себя, не стоит ли вознести одну из тех молитв, которым тетушка Доротея тайком обучила нас с Мартином, когда мы были детьми. Но я сопротивлялась этому, ибо не хотела таким путем оскорбить память отца, который ненавидел подобное. Сегодня я горжусь своей твердостью, тем, что бросила вызов страху и приготовилась умереть, как меня учили: в мире и спокойствии, без ханжества.
