Дело не в том, что я в восторге от подобных представлений, просто я знал, что только таким способом смогу положить конец свободе — разумеется, ее свободе.
Боже мой! Какой ужасной пыткой было мое счастье! Каким невыносимым мучением! Я смотрел на дом, на окна нашей комнаты, укрытые зеленой соломкой, и думал о том, как она приходила ко мне в зеленом сумраке, улыбаясь своей неповторимой — слабой и всемогущей — улыбкой, предназначенной одному только мне. Теперь она обняла меня за шею и принялась ласково гладить по голове, внушая мне страх.
— Кто ты?
— Кто? Женщина.
…Это она поет в высоком окне за тюлевыми занавесками, когда в сиреневом сумраке первого теплого весеннего вечера зажженные фонари похожи на жемчужины и невнятное бормотание наполняет расцветающие сады. Это она поет в высоком окне за тюлевыми занавесками. Когда кто-то проезжает в лунном свете по незнакомому городу, это ее тень падает на переливчатое золото штор. Когда загорается лампа, это она в тишине проходит мимо двери. И это она, бледная, закутанная в меха, глядит на осенние сумерки из проезжающего мимо авто…
Короче говоря, мне было двадцать четыре года, и, когда она ложилась на спину, так что жемчужины скользили у нее по шее к подбородку, и со вздохом говорила: «Милый, мне хочется пить. Donne moi un orange», — я готов был не раздумывая броситься за апельсином даже в крокодилью пасть… Если бы в ней был апельсин.
Хочу из перьев два крыла,
Чтоб малой птахой стать.
Так пела Беатрис.
— Ты не улетишь от меня? — спросил я, беря ее за руку.
— Если только недалеко. На дорогу.
— Зачем на дорогу?
— Он не идет…
— Кто? Старый дурак почтальон? Разве ты ждешь письмо?
— Нет. Но все равно это сводит меня с ума. — Неожиданно она рассмеялась и прильнула ко мне. — Вон там… Смотри… Видишь? Он похож на синего жука.
Щека к щеке, мы глядели на медленное восхождение синего жука.
— Милый, — шепнула Беатрис, и произнесенное ею слово, трепеща, повисло в воздухе, словно взятая на скрипке нота.
— Что?
— Не знаю! — весело рассмеялась она. — Прилив… Может быть, прилив любви?
Я обнял ее.
— Ты не улетишь?
— Нет! Нет! — с милой поспешностью проговорила она. — Ни за что на свете! Правда, нет. Мне здесь нравится. Нравится здесь жить. Наверно, я могла бы жить здесь долго — долго. Никогда не была так счастлива, как в эти два месяца. Милый, ты само совершенство!
— Полно! Ты как будто прощаешься со мной.
— Ах, нет, нет! Ты не должен так шутить. — Ее маленькая ручка скользнула под белый пиджак и легла мне на плечо. — Ты был счастлив? Скажи, был?
