В мерцающем свете свечей Елизавета подвела Мелвилла к «столику», на котором стояли несколько миниатюрных портретов, завернутых в бумагу. На каждом из них она написала имена натурщиков. Она намеревалась показать ему портрет Марии, которым, по ее словам, она «часто любовалась», но первым портретом, который она развернула, оказался портрет Роберта Дадли, на котором она написала: «Портрет моего господина». Когда Мелвилл спросил, может ли он увезти этот портрет с собой в Шотландию, чтобы передать Марии, Елизавета отказала, объяснив, что «его портрет у нее единственный». Мелвилл остроумно возразил, что «у нее есть оригинал» – Дадли стоял «в противоположном углу комнаты и беседовал с Государственным секретарем Сесилом». Затем Елизавета взяла миниатюру Марии Стюарт и поцеловала ее. Мелвилл в ответ поцеловал Елизавете руку «за великую любовь к моей госпоже, которую я увидел». Он предложил, чтобы Елизавета послала Марии либо портрет Дадли, либо рубин – «большой, как теннисный мяч», – который королева также ему показала. Если Мария «последует ее совету, тогда она, со временем, получит и то, и другое, и все, что у нее есть». Пока же она согласилась послать своей кузине бриллиант в залог ее намерений.[377]
Во время пребывания в Уайтхолле Мелвилл часто сидел рядом с Дороти Стаффорд, чтобы «я всегда мог находиться рядом с ее величеством и она беседовала бы со мной». С леди Стаффорд и ее дочерью он познакомился еще в годы правления Марии I, когда они вынуждены были жить в ссылке в Европе. Они вспоминали, как «встретились, когда они проезжали через Францию».[378] Дороти и ее муж, сэр Уильям Стаффорд, вместе с двумя детьми, Элизабет и Эдвардом, обосновались в Женеве и там же вскоре, в октябре 1556 г., вступили в лоно англиканской церкви. Еще один их сын, Джон, родился и был крещен в Женеве и стал крестником Жана Кальвина. Сэр Уильям через несколько месяцев умер.[379] Переехав затем во Францию в начале правления Елизаветы, леди Дороти вернулась в Англию и вступила в свиту королевы.
Елизавете хотелось поразить Мелвилла своим пышным гардеробом. Каждый день она надевала что-нибудь новое, щеголяя французскими, итальянскими и английскими модами. «Она спросила, какое платье идет ей больше», – отметил Мелвилл. На ее вопрос он ответил: «Итальянское». Его ответ «ее порадовал, ибо ей приятно было продемонстрировать свои золотистые волосы в сетке и шляпке, как то принято в Италии. Ее волосы были скорее рыжеватыми, чем желтыми, и казалось, что они вьются естественным образом». Когда Елизавета спросила: «Какой цвет волос считается наилучшим и которая из двух королев красивее?» – Мелвилл дипломатично ответил: «Я сказал, что она – красивейшая королева в Англии, а наша – красивейшая королева в Шотландии». Но Елизавета упорствовала, и Мелвилл вынужден был ответить, «что они обе красивейшие дамы своих дворов и ее величество светлее, но и наша королева очень привлекательна». Затем Елизавета спросила шотландского посланника, кто из них выше ростом. Мелвилл ответил, что Мария, но прибавил, что Елизавета не слишком высока и не слишком низка.
