Черт-те что, или Праздник первого зуба | страница 37

— Запей водичкой, — сказала Злыдневна и показала на скрышикап.

Бамбуль подошёл к нему, открыл рот, и тоненькая струйка потекла ему в рот. У неё был восхитительный вкус земли. Вкус песка и корней. Чистейший вкус стоялой воды, пропитанной навозом, глиной, песком. И помогло. Бамбуль сумел всё проглотить.

Тем временем вокруг стола началась толкотня и грызня. Не всем злыдням удалось попробовать невиданный деликатес: когда к едальному камню подпустили кузин, от картошки осталась только обугленная кожура. Теперь они рыдали, злились и цапались, и недовольство нарастало, слышал Бамбуль. Скоро всё закончится сварой, без которой не обходится у нечисти ни один праздник.

Бамбуль сбежал от гостей. Он столько пережил сегодня, что у него голова шла кругом. Он забился в самый дальний угол их норы, сел, прислонившись спиной к стене, и набрал полную грудь воздуха. А потом один спокойно, в своё удовольствие ощупал языком дырку от зуба. Это был кратер такого размера, что язык залез в него почти целиком. И рана ещё кровоточила. Во рту был острый вкус крови. Бамбуль сплюнул.

Послышались тяжёлые шаги. Бамбуль открыл глаза и увидел багровое лицо матери. Она оттопырила губу, открыв острые жёлтые зубы. Из ноздрей вырывался дым. Бамбуль решил не бояться её, но всё равно было страшно. В чём он провинился? Слишком рано сбежал с праздника? Сморозил глупость или опозорил семью с этим погребёнком? У Бамбуля задрожали ноги. Дрожь поднялась выше, перекинулась на загривок и руки. Бамбуль поднялся, стараясь напустить на себя суровый вид. Он хотел выглядеть бывалым, жестоким, суровым — взрослым, наконец. Только он не знал, как это делается. Может, встать на цыпочки, раздуть ноздри, выпустить дым из носа?

Пшик!

Вот и всё, что он сумел выдуть.

Плечи опустились, хвост обвис, Бамбуль сжался. Мама ощерила свои страшные зубы. «Сейчас съест», — с ужасом понял Бамбуль. Он попятился назад, но упёрся в стену за спиной.

Мама прокашлялась, харкнула, сплюнула-приготовилась говорить. Зачем-то огляделась по сторонам, словно речь шла о страшном секрете. Потом приблизила свою громадную, безобразную голову к самому носу Бамбуля и прошептала чудовищно гордо и ужасно ласково:

— Кошмарище ты моё страхолюдное! — и потрепала Бамбуля по голове, выдрав у него от избытка чувств пук волос.

— А? — отважился выдохнуть Бамбуль.

Он не знал, грозит это ему чем-то хорошим или только плохим. Звучало сладко, но Бамбуль привык на всякий случай настраиваться на худшее. Бажаба глухо хрюкнула, строго кивнула и насупила брови.