Франц закончил страстную тираду ликующим возгласом. Генрих некоторое время молчал, затем сказал:
– Кажется, понимаю. Бессмертие в узком желобке жизнеобеспечиваюших условий. А что сделал Лоренцо?
Лицо Франца страдальчески искривилось. Генриху показалось, что друг разрыдался.
Лоренцо восстал против сужения спектра условий, обеспечивающих жизнедеятельность. Он, как и Генрих, обругал полученное в экспериментах над курами существование тепличным. Он потребовал расширения, а не сужения возможностей. Он хотел просторного, как саванна, беспредельного, как море, существования, узенькие желобки его не устраивали. И он добился своего, глупец!
Две недели назад он три часа просидел на обрыве Этны, вдыхая сернистые испарения вулкана, и даже насморка не схватил. А перед тем подверг себя месячной голодовке, неделю не утолял жажды – и все ему как с гуся вода. Он и не такое делал! Он размозжил камнем палец на левой руке – через час рана затянулась, через день палец полностью зажил. Он хвастает, что может вынуть глаз и вставить его обратно – и глаз будет видеть. А если не вставит глаза, то вскоре вырастет новый! Правда, такого эксперимента он на себе еще не ставил, но на курах они удались, отрицать это невозможно.
– Но ведь это великолепно! – Генрих не сумел удержаться от восторженного восклицания.
Франц смотрел на него с безмерной скорбью. Вот оно, суждение невежды,
– великолепно! Что великолепно? Какой ценой достигается великолепие? Может быть, стоимость так чудовищно велика, что перекрывает все мелкие выгоды? Не приводят ли крохотные приобретения жизнеустойчивости к потерям иного рода, гораздо более важным? И если подойти с этой стороны, то не окажется ли жизнеустойчивое бессмертие Франца выше, неизмеримо выше тупого всесуществования Лоренцо? Дело в том, что он добился своих на поверхностный взгляд столь поразительных успехов ценой прогрессирующего разжижения интеллекта!
Да, да, события разворачиваются именно такой драмой, продолжал Франц, выдержав минуту, чтобы до Генриха дошло значение его слов. Лоренцо – великий мастер операций над клеткой, но плохо разбирается в общей структуре мозга.
До него не доходит высшая гармония, подчиняющая себе это величественное соединение пятнадцати миллиардов клеток. Мозг для Лоренцо не более чем одна из тканей организма, орган, равноценный десяткам других. И, безмерно укрепляя центры мозга, ведающие защитой организма, он одновременно ослаблял интеллектуальное поле. Он нарушил равновесие в том самом, что составляет высшую функцию мозга: его способность порождать мысль. Бессмертный идиот – вот венец творения Лоренцо. Нечто всюду существующее, всеядное, всеустойчивое, но лишенное разума!
