— Мы узнали, — произнес после краткого молчания боярин Юрьев, — что злые люди готовили смерть младенцу Дмитрию, сыну Иоаннову. Они говорили, будто он рожден не по закону православной церкви. Всем Нагим смерть готовилась. И мы скопом приговорили: для спасения царского сына и свойственников царя Ивана Васильевича перевести их для жительства в удобное для сбережения место и приставить к ним стражу. А в скором времени отправить всех в Углич на удел, как сказано в царской духовной грамоте… Так, государи?
— Так, так, Никита Романович, — закивали головами все находившиеся в горнице. — По царской духовной грамоте отправить царевича Дмитрия и всех Нагих на удел в Углич. А до тех пор охранять бережно.
Против такого приговора спорить нельзя. Бельский вытер лоб от пота и уселся на скамью рядом с тучным боярином Иваном Петровичем Шуйским.
Богдан Бельский прошелся взглядом по вельможам, сидевшим в комнате. Борис Годунов по-прежнему скромно сидел в уголке, поджав ноги. Однако ему-то, своему дружку, Бельский мог быть благодарен за провал заговора. Это Годунов, заботясь о царевиче Дмитрии и о Нагих, царских свойственниках, предложил для лучшего бережения приставить к ним стражу.
— Государи, — продолжал боярин Юрьев, — на сегодня все дела окончены. Осталось нам всем, ближним царским людям, на кресте поклясться новому царю и великому князю всея Руси Федору Ивановичу. Пока все крест не поцелуют, никому из дворца ходу нет… Так я говорю, государи?
— Так, так, мы все согласны.
В царских покоях вокруг митрополита Дионисия, задержавшего крест, столпились думные бояре, окольничие, епископы, архиепископы, царские дворовые… Все хотели поскорее присягнуть на верность новому царю Федору. Первым поцеловал крест дядя царя Никита Романович Юрьев. И за ним пошло. Не было человека, колебавшегося в присяге.
А новый царь Федор, в тяжелой золотой одежде, едва держался на ногах. Его с обеих сторон поддерживали спальники. На бледном, опухшем лице Федора, залитом слезами, торчал крючковатый ястребиный нос, топорщились редкие усики. Он был небольшого роста, а в длинной золоченой одежде казался совсем маленьким.
Запели вторые петухи, когда бояре, дворяне и святители, постукивая посохами, расходились по домам.
Борис Годунов остался и долго сидел один в царском кабинете. Тишину дворцовых покоев нарушал только густой голос, читавший молитвы над покойником. На душе у Годунова было тревожно, не верилось, что царя Ивана нет в живых. Казалось, что он вот-вот проснется и призовет к себе.
