– У тебя привита оспа, Рип? – спросил Моульди.
– Привита, и свидетельство есть.
– Ну, отлично, значит, тебе и бояться нечего. А у меня не привита, ко мне горячка как раз пристанет!
– Разве у него горячка? – испугался Рипстон. – Значит, он умрет, Моульди?
– Почти наверняка.
– Так вдруг и умрет?
– Нет, не вдруг, – прошептал Моульди. – С ними еще прежде разные штуки делают, головы им бреют, и все такое.
– Это зачем же, Моульди? – ужаснулся Рипстон.
– Да они совсем как сумасшедшие делаются; коли их не обрить, они себе все волосы вырвут, – ответил Моульди.
– Ах, какая беда! Так это бедный Смитфилд умрет! Бедняга Смитфилд!
И Рипстон заплакал. Я едва верил своим ушам, но эта была правда, он плакал.
Я не испугался и даже не удивился тому, что у меня, по словам Моульди, была горячка. Горячка была самая худшая болезнь, какую я знал, а я чувствовал себя очень и очень худо. Я знал, кроме того, что горячка смертельна, но даже это не пугало меня. Мне хотелось одного – чтобы меня оставили в покое, чтобы никто не трогал меня, не говорил со мной. Рипстон и Моульди продолжали шептаться в другом углу фургона; я слышал и их шепот, и разговоры, смех и ругательства мальчиков, игравших в карты, и топанье ног, и всякие другие звуки. Понемногу все стихло, только товарищи мои продолжали разговаривать. Я был рад, что они не спят; мне ужасно хотелось пить, и я попросил Моульди достать мне глоток воды.
Товарищи всполошились.
– Полно, дружище, – уговаривал меня Моульди ласковым голосом, – как же я тебе достану воды, ведь ты знаешь, что у меня нет никакой посуды. Потерпи, полежи спокойно до пяти часов, тогда придут перевозчики, и ты можешь пить, сколько хочешь.
– Ах, я не могу ждать до пяти часов! Моульди, право не могу, я с ума сойду! Не говори мне, чтобы я ждал до пяти!
– Ну, хорошо, я не буду говорить, только ведь это правда, оттого я и сказал.
– А который теперь час?
– Должно быть, около часу.
Меня мучила страшная жажда, а волны реки беспрестанно ударялись о нижнюю часть стены, около которой стоял наш фургон. Это был восхитительный звук. Я представлял себе реку такой, какой видел ее утром после первой ночи, проведенной под Арками, когда река эта искрилась в солнечных лучах и по ней тихо плыла барка с сеном.
Мной овладело непреодолимое желание сойти вниз к берегу и напиться. Мне не нужно было посуды, я мог просто свесить голову вниз и пить прямо из реки. Я поднялся и стал перелезать через стенку фургона. Было так темно, что товарищи не могли видеть меня, но они услышали шорохи, и едва я успел перекинуть одну ногу за край телеги, как Рипстон крепко схватил меня за другую.
