Старик сидел на крышке рыбной корзины; рабочими инструментами ему служили старая столовая вилка и кусок бечевки. Провертев вилкой дыру в сапоге, старик заострял губами конец бечевки и держал развалившийся сапог поближе к огарку, чтобы лучше разглядеть, куда попасть бечевкой. На носу его были надеты очки, или, лучше сказать, медная оправа с одним стеклышком; руки его дрожали так, что, даже высмотрев дырку, он не сразу мог попасть в нее бечевкой. Огарок, освещавший старика, бросал также свет на часть телеги, в которой сидело несколько мальчиков, кидавших комки грязи в свечу старого сапожника. Комок грязи попал в лоб старику.
– Ха-ха-ха! Смотри, Смитфилд! – засмеялся Моульди. – Славная штука! Поделом старику!
– Отчего поделом? Что он им сделал? – спросил я.
– О, он скряга, – ответил Моульди. – У него, говорят, зарыто под этими камнями много денег, и все золотом. Эх! Хорошо бы нам найти их!
В эту минуту метко пущенный комок грязи вышиб сапог из рук старика, которому только что наконец удалось продеть бечевку сквозь дырочку. Теперь он ползал на четвереньках, отыскивая на земле сапог. С телеги, на которой сидели мальчики, раздался дружный хохот.
– Дети! Дайте мне, пожалуйста, закончить работу! – просил старик. – Мне осталось сделать шесть-семь стежков, и я отдам вам свою свечку, можете тогда играть в карты или во что хотите.
– А ты нам спой, дядя, песню! – раздался голос с телеги. – Тогда мы не будем тебя трогать!
Старик запел дрожащим голосом, стараясь воспользоваться перемирием, чтобы завершить работу. Когда он пропел первый куплет и дошел до припева, мальчики хором подтянули ему, и в эту самую минуту ловко пущенный комок грязи совершенно залепил одинокое стеклышко на очках старика, другой комок погасил свечку и свалил ее на пол; в телеге поднялся смех, еще громче прежнего.
– Идем, – сказал Моульди, – нечего нам тут стоять, наш фургон там, в дальнем конце.
Крепко держась за Моульди, я последовал за своими товарищами. Оба они, видимо, были совершенно привыкшими к этому месту. Они ловко пробирались вперед, между тем как я беспрестанно скользил или натыкался на оглобли телег, которые трудно было различить в темноте. Только свеча бедного старика могла бы сколько-нибудь освещать пространство; все остальные огарки были окружены толпами мальчиков и взрослых, которые, присев на сыром полу, на клочках соломы, играли в карты, курили трубки и бранились самыми гадкими словами. Наконец мы остановились.
