В углу мерцал телевизор, но никто его не замечал. Тара спустилась в гостиную, закутанная в махровый халат и по-прежнему в темных очках, от ее влажных волос пахло шампунем. Села на диван, продолжая сушить полотенцем концы волос.
– Питер, я хочу как-нибудь увидеть Ричи, – сказала она. – Не мог бы ты это устроить?
– Не к чему с этим торопиться, – встряла Мэри.
– Всему свое время, – поддержал ее Делл.
– Нет, это нужно сделать. Он узнает, что я вернулась, – сказала Тара, глядя на Питера. – Я обязана все объяснить ему, как объяснила тебе.
– Ему не к спеху, – сказал Делл. – Так давно это было.
Тара встала:
– Мама с папой привели в порядок мою комнату. Пошли, Питер, хочу показать тебе, как она выглядит.
– Я с вами, – встрепенулась Мэри.
Но Тара нежно заставила ее сесть обратно:
– Нет, мам, я хочу показать ему сама. А вы оба оставайтесь здесь.
Питер поднялся, чтобы следовать за Тарой наверх, но прежде Мэри наставила на него глаза, как два предупреждающих пушечных жерла. Когда брат и сестра оказались в ее комнате, Тара закрыла дверь и жестом пригласила его сесть на кровать.
– Помнишь, какой была эта комната, когда я ушла?
– Очень милой.
– Нет, поточней. Помнишь точно, какой она была?
– Более или менее.
Она подошла к стене у окна:
– Помнишь, что было здесь?
– Постер?
– Хорошая попытка. Постер с огромной бабочкой. Голубой бабочкой. А вот там тоже был постер. Какой?
– Joy Division.
– Ты гадаешь. Они мне не нравились. Вон там был постер фильма «Пропащие ребята»[21] с клятвой в вечной преданности Дэвиду, которого сыграл Кифер Сазерленд. Но еще у меня висел постер The Cure; тут стоял двухкассетник, там лежал плеер; здесь – задрапировано тонкими легкими шарфиками, на столбике нанизана куча дешевых браслетов. Железки, ну, знаешь, выпрямители для волос, щипцы – возле настенной розетки; можно было дом спалить. Там – «мартенсы» с флуоресцентными шнурками, мои любимые. Старая вертушка, твой подарок. И много кожаных ремней, я их носила с белыми дедушкиными рубашками, а за дверью висела мягкая фетровая шляпа и еще другая, с голубой кожаной лентой – подарок Ричи, там – пробковая доска с приколотыми на ней сухими розами и клочками бумаги с отрывками стихов, и я могла бы повторить каждую строку на каждом клочке.
– И что ты хочешь этим сказать? Что помнишь собственные вещи лучше, чем я?
– На старом ковре, который сейчас заменили, было пятно от туши, которую я пролила; занавески были не подрублены внизу, а подколоты булавками, потому что я не успела их удлинить, как собиралась. Я легко могу продолжить. Я хочу сказать, что все это, все эти вещи составляли мою жизнь и я все помню, словно это было лишь вчера.
