А здесь всё было очень по-человечески, и это нервировало. Хотя, возможно, хозяева просто воспользовались какими-то старыми человеческими постройками, оставшимися со времён колонизации Скальда.
За поворотом обнаружилась дверь с детектором движения, открывшаяся при появлении монументальной фигуры космодесантника в пределах видимости. А за дверью оказалась именно она. Лаборатория. Один в один — из какого-нибудь ужастика. Из финала, если быть точным, потому что белые доспехи космодесанта на фоне пугающих декораций означали победу «наших», и декорации вскоре сгорали в белом пламени. Тот факт, что энергоны сжигают всё даже не за мгновения, а за десятые доли секунды, делал подобные сцены особенно бредовыми. Но красивыми, этого не отнять.
— Центурион, наконец-то! Слава Императрице, — с явным облегчением вздохнул триарий, оборачиваясь ко входу. Вскинул руки, складывая кулаки над грудью в привычном жесте приветствия.
— Первый раз такое вижу, — проворчал Лиходеев с порога, оглядывая ряды непонятных приборов. Приборы эти раздражали космодесантника своим откровенно нечеловеческим происхождением и целостностью: в понимании центуриона эти два определения категорически не сочетались. Однако офицер прекрасно понимал, что если сейчас он всё без разбора спалит, потом трибун с него живьём кожу снимет.
Причём хорошо, если трибун будет свой, то есть алый, то есть Амитола Быстрое Крыло. А ведь есть ещё чёрный трибун, Ульвар сын Тора, которого даже собственные Наказатели побаивались, ибо унаследовал от несдержанного папаши и дурной непримиримый нрав, и не менее дурную силу, чрезмерную даже для абсолюта.
— Тут главная проблема… вот, — вздохнул Алексис, отступая в сторону и делая широкий жест на то, что прежде закрывала его спина.
В небольшом стеклянном контейнере, сжавшись в позе эмбриона, лежала женщина. Человеческая женщина. Стройная, но не измождённо-тощая, невысокого роста, светлокожая, с разметавшимися длинными светло-рыжими волосами; а подробнее рассмотреть в таком положении было невозможно. Самое главное, женщина эта была жива: алый центурион ясно видел, как она мерно дышит.
Сразу стало понятно напряжение и нервозность триария. Лиходеев даже на несколько секунд позавидовал выдержке подчинённого, потому что его самого от приступа бешенства натуральным образом начало трясти.
Новые времена сделали отношение к женщине совершенно особенным. Для большинства солдат Империи каждая женщина сейчас была в большей степени синонимом матери, чем сестры или возлюбленной: слишком большая диспропорция была между количеством рождающихся мальчиков и девочек, слишком рано мальчики уходили на войну. И это не считая «детей из пробирки», для которых слово «мать» было чем-то святым и совершенно недоступным.
