— Будь уверен, я приму участие, как только вернусь в Варшаву. Можешь на меня положиться. А что с разводом?
— Обещают хлопотать, но, боюсь, непросто это будет.
— Да, Святой престол такие дела не любит… Но ради верного слуги своего, надеюсь, смягчится и, как всегда, примет мудрое решение.
— Я тоже надеюсь, — поспешил согласиться Доминик, несмотря на гнездившиеся в глубине души сомнения.
— Однако дорого же это тебе обойдется, — заметил его собеседник.
— Я готов заплатить любую цену, пусть даже понадобится достать звезду с неба.
— Не думаю, что тебе понадобится лезть за звездой на небо. То, что нужно Ватикану, у тебя уже есть.
— Поверишь, но я готов отдать все свое золото, только чтобы быть с ней.
Понятовский снова раскурил трубку и покачал головой.
— Нет, мой мальчик, — продолжал он, задумчиво глядя в огонь, — речь не о золоте. Ватикан хочет заполучить двенадцать Апостолов, которых ты хранишь у себя в Несвиже, и тебе придется их отдать, чтобы Папа поставил свою печать на таком важном для тебя документе.
— Нет, Юзеф, не бывать этому, пока я жив! — вскричал Радзивилл. — В моих венах течет кровь королей Речи Посполитой! Мои предки не раз доказывали на деле свою преданность Святому престолу, так что я вправе рассчитывать на снисхождение!
— Что ж, — сказал Понятовский, — на все воля Божья.
Пока накрывали на стол, молодой князь и военный министр вышли на улицу. В редких разрывах облаков были видны первые звезды, отражавшиеся в заполненных водой колеях. Из конюшни доносились громкие голоса драгун, прерываемые взрывами хохота.
— Есть у меня к тебе один разговор, — начал Понятовский, взяв Доминика по-отечески за плечи. — Очень важный разговор, от которого может зависеть многое в твоей жизни.
1 мая 1942 г. Берлин
— Почему вы так побледнели, мой друг, — оторвался от мыслей Отто Вагнер, — да не волнуйтесь, насчет шпиона, я пошутил. Мне, кажется, что мы найдем общий язык. Насколько я осведомлен, Анна Штраубе русская, следовательно, ее племянник, сын ее брата или сестры, тоже русский. Наполовину. Стало быть, самый что ни на есть ортодоксальный носитель этого языка и культуры. А это именно то, что мне и нужно. Скажите, Генрих, как давно вы не были в России?
— Больше двадцати лет. А если быть более достоверным, то двадцать два. Я знаю, что за это время там многое поменялось, включая культурные и другие традиции, но язык мало изменился, хотя в нем появились новые, труднопроизносимые слова, — посетовал Генрих.
