Мария проводила Антуана в Париж ранним-ранним, еще полутемным утром 17 декабря с железнодорожного вокзала Сен-Шарль, с того самого, откуда она провожала однажды Николь и Шарля.
Прощание с Антуаном вышло какое-то скомканное.
По дороге на вокзал они прокололи автомобильную шину. Пришлось менять колесо. Минут пятнадцать искали гаечный ключ, которого не оказалось в ящике для инструментов. Нашли в промасленной ветоши. Времени оставалось в обрез.
От привокзальной площади до здания вокзала бежали бегом. Потом продирались сквозь полусонную толпу внутри вокзала на перрон. Тяжелый дух сгрудившихся тел неприятно поразил острое обоняние Марии, ей вспомнилась толпа на севастопольском пирсе, и на мгновение вернулось то же самое отчаяние, что было тогда, в неполных пятнадцать лет, – отчаяние вечной разлуки.
А поезд уже тронулся с места. Прежде чем вскочить на подножку, Антуан едва успел чмокнуть ее в щеку.
Еще минута, и чугунный фонарный столб заслонил стоявшего в тамбуре мужа, и он скрылся из поля зрения Марии.
А там белесый утренний туман поглотил и подпрыгивающий на стыках красный огонек хвостового вагона.
Возвращаясь к дому Николь, Мария проехала вдоль набережной Конебьер, мимо роскошного отеля «Ноай», где когда-то, как казалось теперь, совсем в другой жизни, она встречалась с юным Михаилом; мимо отеля напротив бистро, в котором он скрылся навсегда со своей милой простенькой девушкой. Душа Марии не дрогнула. Конечно, она вспомнила все в мельчайших подробностях, но вспоминать-то, по существу, было нечего.
Они отплыли из Марселя в Бизерту в ночь с 18-го на 19 декабря. Иван Павлович и Мария по очереди несли вахту, а доктор Франсуа занимал их своими познаниями в русском языке. Штурвал доктору не доверяли, а торчать в своей каюте ему было и скучно, и совестно. В те часы, когда у руля стояла Мария, доктор Франсуа находился возле нее неотлучно, а в вахту Ивана Павловича позволял себе вздремнуть часа полтора, максимум два. Так что все трое находились в жестком рабочем графике. Как и путь в Марсель, дорога домой в Тунизию предстояла нешуточная. В море их могли расстрелять и французы, и англичане, и немцы. Яхта шла без опознавательных знаков, как ни странно, это был единственно правильный выбор. После трагедии 3 июля 1940 года в бухте военно-морской базы Мерс-Эль-Кебир отношения между французами, немцами и англичанами запутались окончательно[24].
Первая ночь в море выдалась с обложным мелким дождичком, мглистая, не ночь, а благодать для быстроходной «Николь», оба дизеля которой были так отлажены Иваном Павловичем, что яхта спокойно развивала скорость 15–17 узлов
