– А вы по-ихнему говорите? – спросила она глухим, простуженным голосом, запахиваясь в полувоенный суконный френч цвета хаки.
Накрапывал дождь, после церковного тепла и умиротворения на улице было как-то особенно зябко и неприкаянно.
– Говорю, – приветливо улыбнулась ей Мария.
– Вам хорошо. А я ни бум-бум, вот и кручу гайки.
– Где?
– А у «Рено», наших тама тьма.
– И я туда еду, – сказала Мария.
– Значится, попутчицы.
По дороге в северный пригород Парижа Бьянкур они разговорились и узнали кое-что друг о друге.
– А я с Москвы приехала, – рассказывала Уля. – Скоро три месяца как. Я у нэпманов в няньках была. Папка с мамкой да и братишки мои в двадцать первом в деревне с голоду померли, а я живая осталась. Еще в двадцатом меня мамкина сестра тетка Катерина к себе в Москву забрала, тоже в няньки. Она сама белошвейка была, уй, рукодельница! И меня всяко научила: и подрубить, и вышить, и связать, и кроить даже. Золотая тетка была, век ее не забуду! Муж ее сбил с панталыку, уехали они в Ташкент на большие хлеба да там и пропали. Везде хорошо, где наших нет. А меня к этим нэпманам в няньки определили, уже в двадцать четвертом, хозяйка еще только родить собиралась. Бо-га-ты-е, уй! Лампарт держали, магазины одежные, обувные, часовые. Из Лубянки им барахло расстрелянных отдавали, у хозяина там брат не последним человеком работал. У-уй! Кучами отдавали. А хозяева специально мастерскую держали, там все чистили, штопали, гладили-утюжили, пятнышки выводили – и в магазин на плечики. А часы, и карманные, и наручные, прямо в тазах у них стояли эти часы! И еще, кроме лампарты, где старушки свое последнее закладывали, была у них и скупка золота-брильянта. У-уй! Чего я не навидалась! А как сюда они приехали, сразу дом купили, в тот же день, со всей обставкой, возле Елисеевских Полей. В Москве Елисеевский магазин, а здесь поля.
– Поля здесь Елисейские, – поправила Мария, которой было интересно слушать простодушную Улю. – Ну и что дальше?
– А чего дальше? Начали здесь в доме жить. Пожили всего неделю. Хозяйка и говорит: «Вот что, Улька, завтра на завтрак свари яйца в мешочке, французы так едят, и нам надо…» Ну я малого укачала-убаюкала и стала думку думать, как тот мешочек сшить. Была у меня полотняная салфетка, ну я и сшила с нее и еще васильки с двух сторон вышила для приятности. А утром поклала яйца в тот мешочек, сварила как следует и на блюде так и подала им на стол – в мешочке. Она как завизжит, хозяйка: «Вон из моего дома, адиётка!» Она, видать, давно на меня зуб имела. И в пять минут выкинула меня с барахлишком за порог. Спасибо, еще тепло было, а то бы дубу дала. А так спаслась по скамейкам, а там и на завод прибилась, не успела подохнуть с голоду. Мне еще пятнадцать, хотя дылда, но я сказала – двадцать. Поверили. Они сами, местные, народ мелкий.
