– Папа забыл пиджак и документы, – выпалила Надежда Михайловна. – Видишь? – сунула она в лицо приятельнице мужнин пиджак и тут же, вывернувшись из ее объятий, ринулась к светофору.
Пока она бежала, зеленый свет сменился на ее глазах желтым, желтый – красным, и поток машин прочно отсек от нее Георгия. Он пропал из виду, и стало ясно, что теперь его не догонишь, не найдешь. Делать было нечего, и Надежда Михайловна вернулась домой.
Лялька безмятежно спала в своей кроватке, на кухне капала из плохо закрытого крана вода – кап-кап-кап, как будто долбили по голове ледяным пальцем. Кап-кап-кап… Квартира казалась Надежде Михайловне нежилой, бесприютной, как вокзал. Каждая вещь будто смеялась над ней беззвучно, корчила рожи: «Ну что, дождалась, дура!»
– Сон в руку, сон в руку, – разговаривая сама с собой, шарахалась она по комнатам, – сон в руку!
В кабинете Георгия, судорожно ища «улики», Надежда Михайловна наткнулась на карагачевую палку его отца и тут вспомнила о своем отце, вспомнила, как глупо сказала она сейчас подружке: «Папа забыл пиджак…» Какой пиджак, какой папа… ее отца нет на свете уже десять лет. Почему она вдруг сморозила такую нелепость?!
На душе у нее было так тяжело, так плохо, что казалось, еще немного – она разбежится и хлопнется головой о стенку! Или выбросится с балкона. Пожалуй, это лучше – пусть все видят… Сжимая в руках карагачевую палку, Надежда Михайловна вышла на широкую лоджию. Прямо к дому подступали высокие черные кроны деревьев соседнего парка. В его глубине, на танцплощадке или, как стали говорить сейчас, в дискотеке играла радиола – что-то бессмысленное и немелодичное, какую-то тупую дрыгалку, как сказал бы Георгий. Где он сейчас? Подлец… «Мой муж – подлец, негодяй, сволочь! Отдайте мне его!» – примерно такие чувства обуревали сейчас Надежду Михайловну, буквально душили ее, затмевали рассудок, и, чтобы найти хоть какой-то выход, чтобы хоть как-то отплатить за унижение, она широко, со злобной силой размахнулась и швырнула карагачевую палку отца Георгия в парк. Прошелестев в листьях, палка застряла высоко над землей, среди ветвей белолистного тополя, точно такого же, как тот, что рос во дворе бывшего госпиталя и под которым, по мнению отца Георгия, похоронили его ампутированную ногу.
XX
Призрачный свет раннего утра с каждой минутой все плотнее заполнял комнатушку, вытесняя сонную темноту и прохладу ночи. Сережа заворочался в своей кроватке, перевернулся на другой бочок, пригрозил кому-то чуть слышно, но вполне членораздельно: «Не трожь, а то как дам в лоб!» Посопел, поплямкал губами и затих.
