Георгий отметил, что она снова назвала его на «вы», и это взволновало его как-то особенно, он почувствовал свою власть над ней. И теперь уже больше не думал ни о бабе Мише, ни о своей жене, ни о Марьяне, теперь он жил и дышал одной Катей, и ему было покойно и радостно с ней. И не было нужды в словах, и он впервые понял всей кожей, что называется, почувствовал на своей шкуре правоту того, что сказал, что любовь – самая молчаливая из страстей человеческих.
Однако к полуночи Георгий поймал себя на том, что думает о Новом водоводе, и подивился, какая все-таки удивительная скотина человек: только что ничего на свете не было ему нужней и желанней Кати, а вот уже пошли мыслишки вразброд по проторенным будничным колеям и дорожкам…
– О чем ты думаешь? – тотчас спросила Катя.
– Стыдно сказать, но о работе, – искренне отвечал Георгий, – о строительстве Нового водовода. Ты, может, слышала?
– Нет, а что это?
– В городе плохо с водой, вот и тянут новую нитку водовода, надеются, что это решит все проблемы. Ладно, давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом, – криво усмехнулся Георгий, – а то у нас с тобой разговор, как в производственном романе.
– О чем? – Катя принужденно засмеялась. – Ну о чем?!
– Море такое тихое, – сказал Георгий после паузы, – и от твоего домика такая прелестная лунная дорожка.
– Красиво, – согласилась Катя, – но иногда по ночам страшно. Кто здесь только не шляется…
Она сказала это так буднично, так просто, что Георгий вдруг остро почувствовал, какая у Кати тяжелая, никем не защищенная жизнь.
– Ну, если что, ты мне скажи, – проговорил он неуверенно, – здесь и милиция рядом, наведем порядок…
– Тебе пора, – ласково сказала Катя, целуя его в плечо.
– Пора.
Уходить ему не хотелось, и он лежал на спине, молча уставившись в оклеенный газетами потолок хибарки, перебирая ленивыми пальцами мягкие Катины волосы, гладя ее лицо. Лежал и думал, как он сейчас поднимется и уйдет восвояси, а она останется наедине с этой ночью, за легкой фанерной дверью, сорвать которую не стоит труда любому.
– А садик очень хороший, – взглянув на спящего в кроватке сына, сказала Катя, – и как вам удалось его туда устроить?!
Георгий промолчал. Видимо, она не вполне осознавала его возможности, и он не стал ей их объяснять.
– Ты мне звони, – сказал он на прощанье. – Когда позвонишь?
– Когда скажешь.
– Позвони в понедельник, во второй половине дня. Хорошо?
– Хорошо.
Они поцеловались в дверях мазанки, и Георгий шагнул на волю – легкий, обновленный, победительный, доброжелательный ко всему окружающему его миру. И пошел берегом моря у самой кромки ласкового наката, у тихо шипящих песком, почти плоских приливных волн. Отойдя на приличное расстояние от домика, он присел на корточки, умылся морской водой – на всякий случай, чтобы смыть Катин запах, – вытерся носовым платком и мимо сидящей на перевернутой лодке парочки стал подниматься на железнодорожную насыпь, за которой лежал засыпающий в этот полуночный час город.
