– Ладно уж, сам допьешь, больше достанется, – выручила Георгия баба Маша, и он проворно выскользнул во дворик, в черную южную ночь.
XV
В летние дни частенько дул иссушающий южный ветер «Магомет», гнал по белым от зноя улочкам обрывки газет, пыль, мусор. Горячий ветер забивал дыхание, наполнял голову противным, одуряющим гулом, высекал из глаз слезы, хрустел на зубах песочком, – без особого дела горожане старались не выходить из домов и с нетерпением ждали вечера. К заходу солнца «Магомет» обычно стихал, небо быстро наливалось темной синью, с моря начинало потягивать благословенной прохладой – давал себя знать северный ветер «Иван». Летние вечера стояли в городе чудные, «валютные», как говорил Толстяк.
Выйдя из тесного дворика стариков, Георгий заспешил темными переулками к Кате по адресу, который в последнее время вдруг стал для него родным.
Думая о пушке, которую тащил по мокрым, занятым врагом подмосковным лесам баба Миша, о его сыне Валерке, жившем на свете двадцать минут, о кондукторше Гаге, которая осмеливается рожать ребеночка от «вольного хождения», о том, как хорошо квасит капусту мама, перебирая все это и десятки других обрывочных видений в подернутой легким хмелем памяти, Георгий натолкнулся неожиданно на испугавшую его мысль: а вдруг бы он прожил всю жизнь и не встретил Катю?!
Шагая к Катиному домику, он вспоминал ее лицо, слова, движения тела, и эти воспоминания наполняли его усохшую душу трепетом и светом восторга, той радостью существования, какой он не испытывал давно, с тех незапамятных времен, когда, проснувшись поутру и стащив со стола кусок, убегал неумытый на улицу и гонял там собак до тех пор, пока мать не затаскивала его в дом за уши или не приводил его туда голод, – обычно ему нестерпимо хотелось есть и спать одновременно, а мама заставляла мыть ноги в тазу с холодной водой…
Да, такого упоения жизнью, как сейчас, он не чувствовал именно с тех пор, когда падал наискосок в нерасстеленную кровать как подкошенный и засыпал мертвым сном, не в силах вытереть чистой тряпкой гудящие от бега ноги, не допив молоко с загустевшими сливками, что дожидалось его на столе едва ли не целый день и уже начинало скисать, – холодильник в те благословенные времена еще не стал достоянием всех семей.
Раньше ему казалось, что все дни его взрослой, самостоятельной жизни были заполнены плотно, и только теперь он понял, что они были просто забиты как бы серой ватой существования – необходимого, но не прекрасного.
