— Означала, что я слишком много болтаю.
— Насчет Джонни Фейворита?
— Вообще о том, о сем.
— Не слишком убедительно, Туте. — Я выпустил ему в лицо облачко дыма. — Ты не пробовал играть на рояле с рукой в гипсе?
Туте попытался было подняться, но с гримасой плюхнулся на оттоманку.
— Ты не сделаешь этого.
— Сделаю все, что нужно, Туте. Могу запросто сломать тебе палец.
В глазах старого пианиста появился неподдельный страх. Для пущей убедительности, я пощелкал костяшками правой руки.
— Спрашивай, все, что хочешь, — выдавил он. — Я и так сказал тебе слишком много.
— Ты не встречал Джонни Фейворита последние пятнадцать лет?
— Нет.
— А Эванджелина Праудфут? Она не говорила, что видела Джонни?
— Я об этом не слышал. Последний раз она упоминала его лет восемь или десять назад. Я помню это, потому что тогда здесь появился какой-то профессор из колледжа; он хотел написать книгу о ритуале Обеа. Эванджелина сказала ему, что белым людям нельзя бывать на «хум-фо». А я тогда пошутил, что дескать, другое дело, если они умеют петь.
— И что она?
— Сейчас скажу. Так вот, она не рассмеялась, но и не рассердилась. Просто сказала: «Туте, будь Джонни жив, он был бы могущественным хунганом, но это не значит, что я должна открывать дверь каждому белому, умеющему шевелить розовым язычком и желающему нанести нам визит». Видимо, она все же думала, что Джонни мертв.
— Туте, я рискну поверить тебе. А к чему эта звезда на твоем зубе?
Туте скривился. Резная звезда блеснула в свете электрической лампы над головой.
— Это чтобы люди знали, что я ниггер. Не хочу, чтобы они когда-нибудь ошиблись.
— А почему она перевернута?
— Так покрасивее.
Я положил одну из своих визиток на телевизор.
— Оставляю тебе карточку со своим телефоном. Услышишь что-нибудь — позвони.
— Ага. Будто у меня и без этих звонков мало неприятностей.
— Трудно сказать, может тебе и понадобится помощь, когда снова получишь заказной почтой куриную лапу…
Заря уже окрасила ночное небо румянцем на щеке девушки из церковного хора. По пути к машине я выбросил бритву с жемчужной рукояткой в мусорный бачок.
Когда я, наконец, завалился в койку, солнце уже сияло вовсю, но я ухитрился проспать почти до полудня, несмотря на дурные сны. Меня преследовали кошмары более яркие, чем фильмы ужасов из «Вечернего шоу». Эпифани Праудфут резала горло петуху под рокот барабанов «ву-ду». Танцоры покачивались и стонали, но на этот раз кровь не иссякала, и алый фонтан бил из бьющейся птицы, поливая все кругом словно тропическим ливнем, пока танцоры не начали тонуть в кровавом озере. Я увидел, как тонет Эпифания и, покинув свое укрытие, бросился бежать, меся каблуками кровавую жижу.
