— А знаешь, Стасик, — довольно развязно произнесла она, закидывая ногу за ногу и придавая лицу выражение девушки с прошлым, — мы вот с тобой называем друг друга на «ты», но на брудершафт еще не пили. У тебя шампанское имеется, в этом твоем вертепчике?
Собилло сглотнул. Его не столько поразила эта трансформация — перерождение из робкого, испуганного существа, прибежавшего к нему за помощью и сочувствием, в великосветскую кокотку, сколько обращение «Стасик». Так, помнится, его не называла даже мать. У нее имелось секретное ласковое имя, которым она временами именовала сына, но это было именно тайное, секретное прозвище. О нем не знал, кроме сына, никто. С другой стороны, и непривычное обращение, и предложение выпить на брудершафт сулили приятное продолжение вечера, и Аристарху оставалось одно — принять его. Во всяком случае, можно было сказать, что он воспрянул духом и кривая его настроения устремилась вверх.
— Как же не быть шампанскому, — несколько игриво сказал мужчина. — Конечно, есть. Меняйленко снабжает меня отлично. Не знаю только, где он сейчас?
— Ничего, Александр Тимофеевич рано или поздно объявится. В этом можешь не сомневаться. Просто он ведет собственное расследование, причем, наверное, в тех сферах, куда ему по тем или иным причинам не хочется нас допускать. Ничего удивительного — нынче у всех имеются тайны и собственные источники информации. Это я тебе как журналистка говорю. Так где же шампанское?
Аристарх прошел к бару, где хранились значительные запасы экзотических спиртных и неспиртных напитков. Считалось, что их в любой момент мог потребовать капризный столичный гость.
— «Абрау-Дюрсо». Абсолютно сухое. Лучшее, что можно найти за деньги. Так, во всяком случае, мне говорил Меняйленко, — обратился он к девушке.
Шампанское дало высокую устойчивую пену, словно подтверждая тем самым свое качество. Ольга и Аристарх сплелись локтями и пригубили холодный, покалывающий язык напиток любви, после чего Ольга, поставив бокал на стол, обняла Собилло за шею и поцеловала в губы. Это был крепкий, едва ли не мужской поцелуй. Но ответный поцелуй Аристарха оказался еще более крепким и откровенным. Он был напитан чувственностью и ожег Ольге рот, вызвав у нее приступ озноба, который горячей волной прокатился по телу.
«А мальчик-то ожил, — подумала она. — Да еще как! Ощущается нерастраченный запас, что свидетельствует о весьма умеренном образе жизни. Но ведь это хорошо — в том смысле, если из нашего сближения выйдет что-нибудь путное». Сознание Ольги отстраненно и ехидно регистрировало происходящее. Но ее тело было мудрее и отзывалось на ласки герольдмейстера, подобно хорошо настроенному музыкальному инструменту. Тело Ольги, невзирая на трезвые оценки сознания, последовательно стало освобождаться от покровов. Неизвестно куда исчезла сиреневого цвета майка, обнажив красивые, похожие на полные чаши, груди. Чего скрывать, Аристарху приходилось и прежде видеть женские прелести — при самых разных обстоятельствах. Но если придерживаться истины, большей частью он созерцал их во время сеансов стриптиза в дорогих ночных клубах. Туда зазывали его приятели по дворянскому цеху или кандидаты в дворяне, которым Аристарх Викентьевич составлял шитые золотой канителью гербы и выдумывал девизы, типа «фон Боков не устрашит даже дракон, охраняющий чашу Грааля», и тому подобную чушь. Груди же, которые демонстрировались Аристарху прежде, пожалуй не были столь соблазнительными, как прелести Ольги. Как правило, они являлись собственностью дам не столь юного возраста, пожалуй более образованных и светских, нежели корреспондентка газеты «События недели».
