— Ну, и что же мне помешало? — вслух произнес Собилло. Поднявшись с кресла, он прошелся по комнате, чтобы задернуть шторы и налить себе из пузатой бутылки рюмку любимого коньяку «Фунтадор». — Неужели влюбился? Ха-ха-ха, ваша светлость, вы делаете успехи, — обратился он к себе в третьем лице. — Влюбляетесь в первую же попавшуюся хорошенькую девушку. Как-то это легкомысленно, вы не находите? Тем более, для Главного герольдмейстера. — Аристарх плюхнулся на диван и бездумно уставился на кремовую штору.
В его душе совершалась трудная работа. Привычный мир — такой комфортный и устроенный во многом в соответствии с его желаниями, — неожиданно подвергся атаке извне, причем с той стороны, откуда нападение не ожидалось. Пережитая в юности трагедия, когда из-за одного неосторожно сказанного им слова выбросилась из окна его однокурсница, стала для Аристарха своего рода прививкой от влюбленности. Прививка эта действовала на протяжении вот уже почти пятнадцати лет и надежно оберегала покой Собилло от покушений со стороны тех женщин, которые в него влюблялись.
Ольга, правда, о любви с ним не заговаривала. Казалось, она сама вполне сознательно сторонилась подобных тем и предпочитала рассуждать не о нежных чувствах, а о ходе расследования. Но это-то как раз больше всего и задевало его.
Подобный феномен требовал объяснения, и Аристарх, взявший себе за правило всегда смотреть в лицо правде, какой бы горькой она ни была, вынужден был признать, что «прививка от влюбленности» не оказала своего привычного действия и он испытывает к Ольге далеко не дружеские чувства. Или, скажем так, не только дружеские. После долгого разглядывания шторы Аристарх окончательно укрепился в этом выводе, о чем во всеуслышание заявил:
— А ведь верно, я в нее влюбился. Остается только узнать, насколько серьезна эта болезнь и долго ли она протянется?
Поставить себе окончательный диагноз ему так и не удалось, потому что в дверь постучали. «Уж не Меняйленко ли?» — с удивлением подумал Аристарх и, запахнувшись поосновательнее в шелковый стеганый халат со шнурами, пошел открывать.
Он удивился еще больше, когда обнаружил за дверью предмет своих вечерних грез, легкомысленно облаченный в джинсы и просторную футболку, под которой не угадывались признаки белья.
— С кем это вы говорили? — с порога спросила Ольга. — Я слышала в вашей комнате голоса. Я не помешала?
— Ты не можешь мне помешать, Оля, — сказал он, намеренно делая ударение на обращении «ты» и пропуская гостью в номер. При этом он обратил внимание на непривычную бледность ее лица и встревожился, хотя и не подал виду. — Тем более, я пребывал в полнейшем одиночестве. У меня, знаешь ли, есть глупая привычка рассуждать вслух.
