— Мы живем во времена всеобщего эксгибиционизма, — сказала она вслух и, заметив сделавшихся непременной принадлежностью вокзалов нищих и калек, добавила: — И они тоже эксгибиционисты, только выставляют напоказ не славу и безупречную красоту, а свои язвы! Главное, чтобы видели, и не просто видели, а платили за увиденное.
Ольга пошла на перрон. Ей всегда нравилось стоять там и наблюдать за суетой, которая предшествовала отходу поезда. Вот и теперь, прислонившись спиной к колонне, поддерживавшей ажурные своды вокзала, она занялась наблюдением. Отходил московский — и не местный, задрипанный, а «Московский скорый», делавший в Первозванске остановку на десять минут и следовавший до Москвы откуда-то с юга, из теплого ближнего зарубежья.
Проводницы в черных форменных пальто, стоявшие каждая у лесенки своего вагона, поглядывали на часы и торопили пассажиров, выскочивших из купе, чтобы перехватить пива или купить газет. На платформе торговал светившийся наподобие китайского фонарика прозрачный киоск. Послышались свистки, раздался металлический лязг, вагоны содрогнулись, и женщины в черном торопливо полезли на подножки. Еще минута, и железная зеленая гусеница состава сдвинулась с места.
Ольга пожелала про себя всем путешественникам доброго пути и хотела было даже помахать поезду рукой, но посчитала этот жест излишне сентиментальным.
— Не пройдет и семи часов, как все они будут в Москве, — прошептала она и собралась уже идти прочь, как ее взгляд напоролся на нечто до удивления, до холодной дрожи знакомое — куртку ее разлюбезного Пашеньки. Мимо нее освещенными изнутри аквариумами проплывали запыленные окна купе. И в одном из них — там, где был виден свет из коридора, в дверях стоял человек, одетый в куртку, которую она бы узнала из тысячи ей подобных. Лица человека она разглядеть не успела — мешала опущенная верхняя полка, загроможденная свернутым в трубу матрасом, да и кроме того, все произошло слишком быстро — поезд двигался, набирая скорость, и облюбованное ею купе пронеслось мимо в секунду. Следовало бы броситься вслед за вагоном по платформе и все точно выяснить, но у Ольги словно ноги примерзли к перрону. Да что ноги — она в прямом смысле лишилась всех присущих человеку способностей: не могла ни говорить, ни идти, а в ушах ощущала только однообразный неумолчный гул.
В поезде, уходившем из Первозванска в Москву, уезжал Павел Александрович Каменев, ее неверный любовник. С ним она до сих пор разговаривала, будто с реальным человеком. Сейчас он был болью всей ее двадцатипятилетней жизни. В том, что в купе мимо нее проехал он, Ольга ни на мгновение не усомнилась, хотя объяснить его появление в вагоне пока что не могла.
