Ольга была не в обиде. Она-то отлично знала, какого мнения обо всем этом деле Александр Тимофеевич. Особенно после решительного разговора, последовавшего в ночь за покушением. И ему, и ей тогда многое стало ясно, и она понимала, что следствие далеко еще не закончилось. Но получалось так, что ее, Ольгу, от него отлучали и спроваживали потихонечку в столицу. Меняйленко считал, что теперь Ольга ничего, кроме головной боли и лишних беспокойств, не в состоянии ему принести. Разумеется, ничего подобного он ей не говорил, но она отлично поняла это. Усадив ее в купе и поставив рядом с ней на сиденье багаж, он мрачно произнес:
— Теперь у вас, Оленька, одна задача — остаться в живых. Тот, кто дважды пытался вас убрать, все еще разгуливает на свободе. Те два трупа у Главпочтамта — не в счет. Был бы заказчик, а исполнители найдутся всегда.
Ольга понимала, что администратор намеренно сгущает краски и, на его взгляд, особой опасности нет. Тем не менее, ей было неприятно. «Был бы заказчик, а исполнители найдутся...» Жуть!
В версии о двойном покушении на нее отсутствовало главное — мотив преступления. Вернее, мотив имелся, да еще какой — полотно Рогира ван дер Хоолта, стоившее не один миллион долларов. Но Ольга до сих пор не могла осознать собственное место в этой замысловатой игре. По этой причине в ее душе присутствовала некая раздвоенность: с одной стороны, она знала, что за ней охотились и, возможно, будут еще охотиться, с другой — она никак не могла нащупать под всем этим реальной основы, и потому угроза со стороны неизвестных выглядела довольно эфемерно. Как резонно заметил Меняйленко, она «мелкая сошка» и оттого, должно быть, и в самом деле никому не нужна.
По правде сказать, администратор не слишком верил в теорию Ольги о тождестве «Этюда 312» со знаменитым портретом «Молодого человека с молитвенно сложенными руками». Он старался избегать в разговорах этой темы, но Ольга чувствовала, что Меняйленко знает нечто, мешающее ему эту теорию принять. С другой стороны — он и не отвергал ее полностью. В свои планы Меняйленко, как всякий хороший контрразведчик, никого не посвящал. Поэтому Ольга уезжала с ощущением собственной неполноты — в ее первозванском существовании все словно бы остановилось посередине, все несло отпечаток незаконченности: и отношения с Аристархом, и попытка разведать, что стало с картиной Ван дер Хоолта, и даже — как ей ни страшно было об этом думать — история с покушениями на ее жизнь.
