— Мы же, кажется, пришли к совместному выводу, что в этом нет ничего странного. Этюд — позднейшее приобретение собрания, и все тут, — недовольно бросила Ольга. — Дальше-то что?
— А вот дальше начинается удивительное. — Князь пристально посмотрел на подругу, которая в последнее время только и занималась тем, что над ним подтрунивала и ему противоречила. — В списке, что мне дали в архиве, тоже нет описания «Этюда 312», более того, в нем даже нет ни единого о нем упоминания. Такое впечатление, что этюда и вовсе на свете не существовало. Ну, что вы на это скажете?
Ольга нашла бы, что сказать, но не в ту минуту. Ее переполняли мысли одна причудливее другой. Вот поэтому она и промолчала поначалу — старалась привести мыслительный процесс в порядок и добыть из этого хаоса взаимоисключающих и разнонаправленных логических суждений наиболее, на ее взгляд, рациональные.
Ее, однако, опередил Евлампий.
— А по-моему, все тут ясно, как божий день. Вы же сами утверждали, что одна страница архива утрачена — та самая, где должно было упоминаться о портрете «Молодого человека с молитвенно сложенными руками» кисти Рогира ван дер Хоолта. Разве не могло такого случиться, чтобы описание «Этюда 312» шло в списке сразу за картиной Рогира. Не забывайте, что картины в Первозванске описывали далеко не в том порядке, как они значились у князя, а по мере того, как открывались ящики с полотнами, доставленными из Усольцева. Так, может, «Этюд» и Рогир уместились на одной странице. Логично?
— Логично, — буркнула Ольга. Ее такой ответ, надо сказать, совершенно не устроил, но другого объяснения этому факту она просто не могла предложить. — Остается только выяснить, почему пропала страница с описанием этих двух полотен?
— А ее Ауэрштадт украл, — со смешком бросил Аристарх, усаживаясь рядом с девушкой на диван и пытаясь вернуть ей ровное расположение духа. Он где-то слышал, что поглаживание по голове или неспешное расчесывание волос сказывается на душевном настрое. Как ни странно, это возымело действие, и уже через минуту Ольга лучилась, как начищенная медная кастрюлька.
— Точно, Ауэрштадт! — воскликнула она, вырываясь из объятий друга. — Недаром он на этом этюде вроде как помешался. Все ходил в музей на него смотреть. Помнишь, Листик, об этом еще Константин Сергеевич упоминал! — обратилась она к Аристарху.
Потом, обернувшись к Евлампию, спросила:
— Скажите-ка, только честно. Этот «Этюд 312», на ваш взгляд, какую-нибудь ценность представлял? Ведь любил же его за что-то швейцар Ауэрштадт из дворянского клуба? Не сомневаюсь, что вы и с этюдом этим, и со швейцаром знакомы? И картины, и людей местных в той или иной степени выдающихся знаете. А уж Ауэрштадт точно выдающимся был, хотя бы ростом из всех прочих выделялся.
