Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился…
Вы, доктор, знаете это стихотворение, ведь всякий русский ребенок его знает. Оно, правда, несколько отличалось от того, которое было опубликовано в сентябре 1826 года, полтора года спустя, в «Московском вестнике». Там говорилось о камне, о котомке, о медном кресте. Вот что рассказал мне отец, доктор. Слушайте меня внимательно. Он сказал, что в то мгновенье можно было убедиться в том, кто предпочтительнее — Пушкин или Серафим. Можно сказать, что мой отец ответил на вопрос Бердяева еще до того, как тот его задал. Кто предпочтительнее — обратите внимание, не у кого больше права на существование. Отец сказал, что предпочтителен Пушкин, ибо он своим взглядом разглядел Святого Серафима, а тот своим взглядом не увидел Пушкина. А Пушкин, доктор, увидел Серафима невзирая на то, что тот был грязен и в отрепьях, невзирая на то, что сам он искал и преследовал Зюльнару, невзирая на то, что готов был из-за нее убить человека и готов был проиграть ее в карты и еще что был готов из-за таких пустяков погибнуть на снегу, в лютый мороз. Только потому, что он увидел Серафима, только из-за этого взгляда, одного только своего взгляда, Пушкин превыше Серафима, сказал мой отец.
Дима Шпигель глядел на светящееся, живое лицо Черниховского.
— Вы правы, надо ответить Модзелевичу. Нельзя чтобы ненависть к инородцам, вскормленная в местечке, царила в мире наших книг.
Черниховский все еще посматривал на него с недоверием, а Дима продолжал:
— А что касается его замечаний по поводу вашей «Илиады», если уж вы обратили внимание на такую малость, тут я сам отвечу этому негодяю. Вы же поэт, а не лингвист! Чего он хочет? Чтобы вы изобрели какое-нибудь темное словцо вместо греческого апоскудмайнэ? Совершенно непонятное слово с чудным звучанием? Чудовищный педант! Я ему покажу…
Широкая улыбка озарила лицо Черниховского:
— Дима! — воскликнул он. — Большой ты души человек!
— Почти камер-юнкерской, — заметила Кира.
Поэт пронзил ее долгим взглядом, слегка склонился к ней и едва тронул кончиками пальцев ее шею.
— Дима, — попросил он, — сходи, купи пачку сигарет для Киры. Ее пачка уже опустела.
Кира удивленно глянула на свои сигареты: пачка, полная еще каких-нибудь полчаса назад, была совершенно пуста. Она посмотрела на пепельницу, но там было только пять окурков.
— Греко-сербский мошенник, — подумала она про себя.
Дима надел плащ.
