— Скажите, — пошёл я в наступление. — Что вы делаете с вашим мужем ночью?
— Как что? — вспыхнула Анна Амалия. — Мы закрываем глаза и отдыхаем в опочивальне.
И с простодушным видом показала, как она, дескать, спит. Но меня провести трудно. Вы мой настойчивый характер знаете.
— Из опочивальни слышатся разговоры шёпотом и плач вашего голоса, — сказал я.
— Ах, вы об этом. Это ничего, — пыталась отвести от себя подозрения моя хозяйка. — Мы вспоминаем Германию.
Так я и не дознался в тот раз, о чём плакала немка. Я обучаюсь немецкому языку и уже вполне сносно произношу за завтраком «гутен морген» и «гутен аппетит».
Однако к делу, дорогой Александр Степанович. На следующую ночь и впоследствии плач немки продолжился. Кроме того, с голубятней тоже произошли странные события.
Как-то раз Фурцель наблюдал за полётом своих голубей. Вот голуби устали и сели поклевать зерно. Как вдруг, с вершины рядом стоящей ели камнем рванулась вниз некая большая птица. Она подлетела к той самой голубке с ленточкой и убила её одним ударом.
Горю Фурцеля не было предела.
— Что вы так убиваетесь? — сказал я. — Повесьте ленточку на другого голубя.
Однако же странный немец продолжать плакать.
— Вы не понимаете, — промолвил он. — Это была охотничья птица. Охотничий сокол убил мою голубку. Сокол не случайно тут. Кто-то подослал его. Ах, недобрый это знак.
— Что же вы хотите, вы сами вызвали своим поведением недовольство местных крестьян, — резонно заметил я.
— За что нас так не любят русские люди? — спросил Фурцель.
— А за что же вас любить? В России любят бедных и справедливость. Вы сами виноваты, — объяснил я непонятливому немцу. — Вы-то их не любите.
— Wieso denn? Отчего же?
— А ты сам работай и другим от своего давай, — объяснил я. — Кого любишь — с тем поделишься.
— Но они не работают! — почти крикнул мне в ответ Фурцель.
— Причём тут они?
— Как причём?
— Пропащий вы человек! — мне только и оставалось, как развести руками.
Немцу не понять русскую душу. Его подход к жизни прямой, без извилин, будто свая, без нашего размаха, горячности и пламенности.
Едва я закончил писать эти строки, как события принудили меня вновь проявить решительность в расследовании запутанного дела.
На дворе стояла глубокая ночь, когда я вновь услышал возню, стоны и плач за дверью. Чтобы не повторить злополучную ошибку той ночи, когда холод помешал расследованию, я решил одеться потеплее и соблюдая всяческую осторожность решился выйти из моего убежища. Некоторое время глаза привыкали к темноте. Когда же я смог различать предметы, то направился потихоньку на шум. Иногда шум напоминал кошачье мяуканье, иногда разговор. Двигался я малыми шагами, поминутно ощупывая стены руками, чтобы не свалить с грохотом на пол какой-нибудь горшок и не выдать себя с головою. Именно эта разумная неторопливость и позволила мне незаметно подкрасться к одной из комнат, откуда пробивался свет.
