В изоляторы и к подозрительным больным мы ходили в белых халатах, в парусиновых перчатках, в футлярах на сапогах и в масках. Без масок можно заразиться. Наши маски были удивительно примитивны. Они походили на первые тряпичные противогазы времен германской войны. В доме Викулова мы долго выспрашивали о посетивших умершего Петра. Но все как будто в рот набрали воды. Молчат, даже отворачиваются от нас. Только одна молоденькая девушка, довольно красивая, с большой русой косой, как будто хочет что-то сказать нам. Но в двух комнатах избы, шестнадцать человек, — видимо, она боится. В соседнем доме двенадцать человек. Такое упрямое молчание тревожить нас. Нам необходимо до заболеваний открыть все чумные очаги. Иначе мы можем заболеть все.
В обед я получил от начальника дивизии телеграмму. Он накладывает на мою бригаду карантин и запрещает всем ездить к нам и, конечно, от нас. Подействовало неприятно. Я знаю, что это необходимо. Но можно было оградить себя от нас как-нибудь мягче. У меня есть части, которые от меня дальше, чем от штаба дивизии. Зачем им запрет? Однако для исполнения я отдал по своим полкам приказ, в котором запретил выезд с территории бригады.
Вечером я, врачи Звонарев и Титов и доктор Этмар сжигали первые два трупа: Петра Викулова и красноармейца. Санитары помогать отказались. Принудить их не было сил. Их физиономии так говорили о страхе, что мы махнули рукой. Мы долго возились с костром. В этой местности нет дров, топят аргалом, — навозом натурального изготовления. Сначала у нас он не горел, а потом, когда разгорелся, не охватывал трупы. И только часа через два он ярко вспыхнул, и мертвецы зашипели. А через четыре часа они уже смешались с пеплом аргала. Вот — был человек, а попал в огонь, и не отличишь от навоза.
После этой, первой черной работы у меня было чувство удовлетворения. Я исполнил свой долг. Доктор Этмар у этого красноармейца тоже вырезал легкие. Он их изучает. Но мне кажется, что все они одинаковы, и изучать у всех нет смысла. Видимо, он рассуждает по-своему, потому и сидит над ними с микроскопом.
Обратно мы возвращались мимо двух оцепленных домов. На часах у Викуловых стоял молоденький красноармеец и старательно заглядывал в окно. Когда я дома рассказал об этом коменданту, он, улыбаясь, объяснил причину:
— Он с ейной Викуловой, племянницей, Нюркой женихается. Вы ее заарестовали. Вот они теперя и переглядываются, а взойти боится. Хотя предупредил он меня, — жители, да и красноармейцы все еще не верят в чуму. Говорят, это ваша с дохтурами выдумка.
