Навязывать своё мнение такому человеку бессмысленно, но и скрытничать негоже: всё поймёт с первого взгляда. Добравшись до Ставки и даже не отряхнув дорожную пыль, Савинков начал без всяких предисловий:
— Лавр Георгиевич, вы смотрите на меня как на башибузука-революционера, я на вас — как на царского генерала. Но мы давно уже не прежние, и мы давно — одно общее. Можем смотреть спокойно на всё происходящее? Немцы идут на Петроград, фронты от повального дезертирства оголяются, и даже странно, что мы ещё держимся... что вы ещё держитесь, по крайней мере, на вашем участке фронта...
— Вы напрасно льстите мне, Борис Викторович. Да, на австрийском фронте положение помаленьку улучшается. Спасибо, не без вашей помощи Керенский согласился на возобновление смертной казни. Вовремя расстрелянный дезертир и провокатор иногда спасает целый полк. Но при нынешней анархии и при нынешних совдепах, особенно фронтовых, мне от Чёрного моря до Балтийского не растянуться. Коротковаты! — сам того не понимая, артистично развёл он руки по разложенной на столе карте.
— Если не возражаете, Лавр Георгиевич, к вашим рукам я присоединю и свои, — так же размахнулся от моря до моря Савинков с противоположного конца стола.
Едва ли минуту назад они думали, что руки их сойдутся в таком братском смертном рукопожатии. Белая, холёная рука военного министра и жилистая, тёмная — Главковерха.
— Аннибалова клятва?..
— Да, если хотите. Рука об руку.
— Не замечал я в вас, Борис Викторович, подобной сентиментальности...
— Не замечал и у вас, Лавр Георгиевич, подобной снисходительности к штатскому человеку.
— Савинков — штатский? Как вас называли — «Генерал террора»...
— Если и был генерал, то весь вышел. Браунингом и самодельной бомбой Россию сейчас не спасёшь. Вы — боевой генерал!
— Да почему же именно я?
— Потому, что вам доверяют — прежде всего солдаты. Для всех нас — вы последний исход... Надо идти на Смольный!
— Ваше прежнее — К. С. К.?
— Иного выхода нет. Триумвират! Военное положение. Везде — на фронте, в тылу, по всей стране. Промышленных жуликов, раздевающих армию, дезертиров, её разлагающих, большевиков, нас скопом продающих немцам, — всех к ногтю, как говорит мой поручик...
— Что за поручик?
— Есть такой. Патин. Много таких — Патиных. Ведите! У нас же ни царя, ни правительства, ни военного министра!..
— Вы же, Борис Викторович, министр? Побойтесь Бога!
— К сожалению, я безбожник. А как военный министр... сделать могу не больше своего адъютанта Патина. Связан по рукам и ногам. Значит, рвать путы! Только так — военным рывком, без обсуждений и словопрений. Слова — как пена, слова — измена! Верно говорит наша дорогая поэтесса...
