Это было чудесно.
Неделю спустя начинающий бочар Пьер, возвращаясь к матери после дня, проведенного в работе у Роша, встретил Мари, которую не видел с тех пор, как ее отняли у него.
– Ну что? – спросил он. – Довольна ли ты?
– Да, – ответила девочка самым искренним тоном. – Они все очень хорошо относятся ко мне. Никогда не была я так счастлива.
– Тем лучше! – сказал весело Пьер. – Я тоже счастлив. Я работаю. Хозяин доволен мной… Но скажу тебе откровенно, что мне довольно тяжело работать весь день у хозяина, который не любит шуток. Когда на дворе стоит чудная погода, когда я слышу, как другие играют на улице, когда я вспоминаю наши прежние игры, – все это меня притягивает, и я готов увлечься… Но я представляю себе, как рассердился бы Рош, как бы огорчилась моя матушка, и какие еще могли бы случиться неприятности. Нет, лучше работать; это должно превратиться в привычку, и я постараюсь втянуться. Годы моего учения пролетят быстро, а потом я буду зарабатывать и помогать матери… Я уже принес ей немного денег, которые мне дал Рош, чтобы вознаградить и поощрить меня, как он говорит… С какой гордостью я вручил их матери! И как довольна она была! Ведь я очень люблю свою маму и постараюсь никогда больше не причинять ей горя.
– Слава Богу! – сказала Мари, бросая приветливый взгляд на Пьера, но не без некоторого стеснения, потому что за Пьером стоял незаметно подошедший Грибью, который слащаво и льстиво произнес:
– Вы идете, барышня? Мадемуазель Жюли уж скучает без вас; она прислала меня за вами.
И девочка ушла с Грибью.
С тех пор прошло четыре месяца. Следовательно, теперь середина ноября. Уже почти наступила ночь. На церковной площади с таинственным видом болтают три кумушки, стоя в нескольких шагах от дома, украшенного большими, искусно сделанными флюгерами. Передняя часть этого здания окрашена в желтый цвет. Синие арабески[1] образуют красивую бахрому вокруг окон. Ставни изумрудно-зеленые. За оконными стеклами бросаются в глаза яркие занавеси, прикрепленные розовыми завязками.
Это жилище господина Гюро, ростовщика, которого всякий здесь инстинктивно остерегается.
Вот проходит женщина с опущенной головой, стараясь спрятать руки под своим передником. Она входит в церковь. Три кумушки, которых она, по-видимому, не заметила, печально следят за ней глазами.
– Бедная мамаша Бюрель! – сказала одна из женщин, когда та скрылась. – Вам не кажется, что у нее очень печальный и расстроенный вид?
