Алеша становится перед ней на колени...
Дальше начинается фильм совсем другого жанра.
Распахивается дверь каюты, и без стука, забыв о вежливости и деликатности, врывается капитан. Он выстреливает длинной итальянской тирадой, из которой Алена может понять только слово «радиограмма», да еще неоднократно повторяемое «морте». Речь идет о чьей-то смерти.
И катерок меняет курс на сто восемьдесят градусов. На предельной скорости они мчатся обратно к Лидо.
— Извини, любимая, — говорит Алеша. — Я должен срочно улететь. Через три дня вернусь.
— Несчастье?
— Несчастье.
Тогда она еще не подозревала, что чья-то далекая смерть обернется несчастьем и для нее...
Алеша становится перед ней на колени...
Почему, ну почему они тогда же, на катере, не обменялись московскими адресами?
Алеша становится перед ней на колени...
Через три дня он не вернулся. Прошла неделя — его все не было.
Выставка закрывалась. На финальный банкет Алена не пошла, сославшись на плохое самочувствие.
Сидела в своем обшарпанном номере и напряженно ждала, уставившись на дверь. Как будто это могло что-то изменить.
В полночь раздался осторожный стук.
Алеша?! Прилетел все-таки!
Но на пороге стоял Нгуама с шампанским в руках.
Алена ткнула пальцем в зеленую запотевшую бутылку, отрицательно помотала головой:
— Ноу.
Черный меценат начал ее уговаривать, сверкая белыми зубами, пританцовывая, заливаясь соловьем. Но она объяснила, что он неправильно ее понял:
— Нот шампань! Водка!
Водки Нгуама не нашел, принес джин. И когда русская художница выглушила два больших столовых стакана залпом, без тоника и закуски, негр нервно закашлялся, откланялся и боязливо удалился, тоже сославшись на внезапное недомогание.
Остатки можжевелового напитка она уничтожила одна. И запила оставленным шампанским.
Алеша становится перед ней на колени...
Этот сон повторялся всю ночь, раз за разом, без изменений.
Как ни странно, наутро она проснулась с совершенно ясной головой.
До отлета самолета оставались считанные, часы, и вдруг ее словно жареный петух клюнул. Побросав неупакованные вещи, она понеслась вниз, к стойке портье.
Как могла, используя весь свой богатый арсенал жестов и скудный запас итальянских слов вперемежку с английскими, которых туповатый портье не понимал, допытывалась, не приходила ли на ее имя телеграмма, письмо или хоть какое-то сообщение. Ведь должно, обязательно должно было прийти!
Портье, интимно наклонившись к ней и обдавая ее чесночной вонью, принялся в ответ что-то длинно и размеренно рассказывать. Возможно, он попросту не понял вопроса.
