– Вы такая красавица, вы легко можете устроиться куда лучше,– говорили ей советчицы.– Стоит только поискать.
И мадемуазель Мими начала искать. Родольф не мог не обратить внимания на ее постоянные отлучки, которые ей не удавалось вразумительно объяснить, и вступил на тернистую стезю подозрений. Но лишь только ему попадалось какое-нибудь доказательство измены, он старательно завязывал себе глаза, чтобы ничего не видеть. И он по-прежнему обожал Мими. Он питал к ней какую-то ревнивую, придирчивую, причудливую и нелепую любовь, а молодая женщина не понимала этого чувства, потому что испытывала к Родольфу лишь то дружеское расположение, которое порождается привычкой. К тому же, добрую половину сердца она уже израсходовала в дни своей первой любви и все еще жила воспоминаниями о первом возлюбленном… Так прошло восемь месяцев, на протяжении которых чередовались хорошие и плохие дни. За это время Родольф раз двадцать собирался расстаться с мадемуазель Мими, которая не церемонилась с ним и подчас проявляла жестокость, как это свойственно разлюбившей женщине. По правде сказать, их жизнь превратилась в ад. Но Родольф уже свыкся с повседневной борьбой и больше всего опасался, как бы не пришел конец этой жизни: он понимал, что вместе с ней навсегда утихнут волнения юности, каких он давно не испытывал. Впрочем, следует сказать, что временами мадемуазель Мими старалась рассеять подозрения, терзавшие сердце поэта. Бывали минуты, когда Родольф как ребенок склонялся к ее ногам, зачарованный ее голубыми глазами,– Мими помогла поэту вновь обрести утраченную поэзию, вернула юноше юность, и благодаря ей он снова очутился под тропиками любви. Раза два-три в месяц в промежутке между бурными ссорами, Родольф и Мими, по взаимному соглашению, делали привал в свежем оазисе и проводили ночь в ласках и дружеской беседе. Тогда Родольф обнимал улыбающуюся, оживлённую подругу и часами что-то говорил ей на дивном нелепом языке, каким изъясняется страсть в часы самозабвенья. Мими слушала сначала спокойно, скорее удивленная, чем растроганная, но понемногу вдохновенное красноречие Родольфа, то нежное, то задорное, то мечтательное, захватывало ее. Под лучами этой любви мало-помалу таял лед безразличия, сковавший ее сердце, губы начинали трепетать, она бросалась Родольфу на шею и поцелуями высказывала все то, чего не могла бы выговорить словами. И заря заставала их в тесном объятии, с прикованными друг к другу взорами, а их пылающие и влажные уста еще шептали бессмертное слово,
