На лестнице Родольф наткнулся на господина Бенуа, судя по тому, что его мешок, истинное произведение искусства, был пуст, он потерпел такую же неудачу и с другими жильцами.
– Если меня будут спрашивать, скажите, что я уехал в деревню… на Альпы…– бросил ему Родольф.– Впрочем, нет! Лучше скажите, что я отсюда съехал.
– Я скажу то, что есть,– многозначительно буркнул господин Бенуа.
Шонар жил на Монмартре. Значит, Родольфу предстояло пройти через весь Париж. Это дальнее странствие было чревато всевозможными опасностями.
«Сегодня улицы вымощены кредиторами»,– размышлял он.
Тем не менее он не пошел по кольцу опоясывающих Париж бульваров, как собирался. Напротив, какая-то шальная надежда побудила его смело направиться через столь опасный центр города. Родольфу подумалось, что в день, когда на спинах кассиров по улицам разгуливают миллионы франков, быть может, какая-нибудь тысячефранковая ассигнация валяется на тротуаре, поджидая своего Венсана де Поля. Поэтому Родольф шел не спеша, устремив взор на землю. Но попались ему всего лишь три шпильки.
Через два часа он добрался до Шонара.
– А! Это ты! – воскликнул музыкант.
– Я. Пришел закусить.
– Пришел невпопад, дорогой мой. Только что вошла ко мне моя приятельница, мы с ней не виделись целых две недели. Что бы тебе явиться минут на десять раньше…
– Так дай мне сотню франков взаймы,– продолжал Родольф.
– Ну вот! И ты туда же! – ответил Шонар, вне себя от изумления.– Требуешь денег! Ты что же – заодно с моими недругами?
– Я верну в четверг.
– После дождика? Дорогой мой, ты, верно, забыл, которое сегодня число. Ничего не могу для тебя сделать. Но не отчаивайся, впереди еще целый день. Ты еще можешь повстречать Провидение, оно встает не раньше двенадцати.
– Ну, у Провидения достаточно забот и без меня, ему надо накормить всех птичек,– отвечал Родольф.– Пойду к Марселю.
Марсель жил тогда на улице Бреда. Когда Родольф вошел к художнику, тот с грустью любовался своей монументальной картиной, которая должна была изображать переход евреев через Чермное море.
– Что с тобою?– его Родольф.– Ты как будто сам не свой.
– Увы, у меня уже двадцатые сутки продолжается страстная неделя,– ответил художник, прибегая к аллегории.
Для Родольфа ответ был ясен как день.
– Селедка и редька? Понимаю. Помню.
И в самом деле, у Родольфа было еще солоно на душе от воспоминаний о времени, когда он поневоле питался одной селедкой.
– Черт возьми! Проклятье! Дело дрянь,– промолвил он.– А я собирался занять у тебя сто франков.
