«Ибо хотя и оставил я городскую жизнь как повод к тысячам зол, однако же никак не мог оставить самого себя. Но похожу на людей, которые, по непривычке к плаванию на море, приходят в изнеможение и чувствуют тошноту, жалуются на величину корабля как на причину сильной качки, а перейдя с него в лодку или малое судно, и там страждут тошнотой и головокружением, потому что с ними вместе переходят тоска и желчь. Подобно сему в некотором отношении и мое положение: потому что, нося с собою живущие в нас страсти, везде мы с одинаковыми мятежами», – пишет он Григорию Богослову, прибавляя с нежностью в конце: «Таково мое тебе сказание братской любви, о любезная глава!»
В ноябре 361 года на сорок пятом году жизни император Констанций внезапно скончался от лихорадки. По свидетельству историка Аммиана Марцеллина, находясь в твердой памяти, он назначил своим преемником двоюродного брата Юлиана.
С первых дней правления император Юлиан заявил о своей принадлежности к язычеству, за что одни подданные будут называть его другом Зевса, а христиане – Отступником.
«И всюду жертвенники, и огонь, и кровь, и тук, и дым, и обряды, и гадатели, свободные от страха, и флейты на вершинах гор, и процессии, и бык, в одно и то же время удовлетворяющий потребности культа богов и трапезы людей», – с восторгом описывал язычник-ритор Либаний дни, когда к власти пришел Юлиан («Надгробная речь Юлиану»).
Но христиане не собирались участвовать в таком «празднике жизни».
Как раз примерно в это время Эмилия с Макриной покинули дом, в котором жили, отпустив всех своих рабов. С несколькими слугами они перебрались в уединенное имение на берегу реки Ирис в Понте.
«Отречение от внешнего начинается отчуждением внешнего: имения, суетной славы, привычек жизни, пристрастия к неполезному», – написано в разделе «О девстве» Устава Василия Великого. Его мать с сестрой в точности последовали этому правилу.
Друг Василия Григорий Назианзин, посетив женщин в их имении, был сильно впечатлен увиденным: «В отношении пищи и питья не было в общине никакого различия, как и в отношении келий или убранства и других потребностей жизни. Неравенство состояний, сословий, значения в прежней светской жизни здесь не оставляло никакого следа. Жизнь, которую они вели, была так свята, добродетель так высока, что не умею описать…»
Но еще больше его приводили в восхищение те внутренние изменения, которые он увидел у матери и сестры Василия:
«Нельзя было уловить на них признака гнева, зависти, подозрения или ненависти. Они отбросили от себя всю светскую суету – желание отличия, известности, блеска. Наслаждение их заключалось в воздержании, слава – в безвестности, богатство – в неимуществе, сила – в немощи; все мирское стряхнули они с себя, как пыль».
