Через открытую дверь Саша оглядел Валю всю. Его неулыбающиеся глаза, скользнув по ней сверху вниз, остановились на ее ногах. Тонкое платье просвечивало. Ясно очерчивались контуры стройного, красивого тела…
Саша поднялся. Вышел к ней. Улыбнулся. Взял Валину руку в свои, еще грубые, с заметными мозолями, которые нажил, когда работал слесарем. Валя, оторвавшись от карты, поглядела доверчиво ему в глаза, думала: «Ну, ясно, ему сообщили, что на границе все хорошо. Даем по зубам!» Но от того, что Саша перебирал ее пальцы, ей стало неприятно, и она осторожно высвободила руку. Пошла от карты — неторопливо, чуть устыдившись чего-то. Саша плелся за нею, виновато опустив голову. Остановились у дивана. Валя села. Ждала, что Саша заговорит о положении на границе. Не дождавшись, спросила:
— Ну, что там слышно?
Где-то в коридоре хлопнула дверь, звякнули ключи… Саша, не сводя глаз с Валиной полуоткрытой груди, молчал.
— Мне все кажется, — наконец произнес он, — что я несчастный. Другим во всем везет. В любви. В чем хочешь. Вот война — они на войну уйдут, а я… — Он страдальчески глянул на свою изуродованную кисть, сунул ее в карман брюк. — Меня и тут обидят — даже добровольцем не возьмут. Я уж узнавал… знаю, скажут: «Сиди здесь, в тылу, с девчатами. Зачем нам инвалиды».
Вале стало жалко Сашу. Она сочувственно улыбнулась. Хотелось утешить, сказать, что у каждого жизнь складывается по-своему, но если ты гражданин, то, где бы ты ни был, выполняй свой долг, и будешь полезен, нужен. Но не сказала. Слушала.
— Люди рождаются — раз, — доносилось до нее, — живут — раз, умирают — раз. И все им отпущено природой. Каждый… Только мне она во всем… — он сделал паузу, выдохнул из сильной груди воздух — будто кузнечным мехом вытолкнул: — Я ведь, как ты пришла сюда, сразу полюбил тебя… Смотрю на девчат, сравниваю их с тобой и… тоскую… А признаться тебе боюсь. Думаю: сиди уж, видишь ее — и довольствуйся…
Валя онемела. Понимала, надо сейчас же ответить ему, чтобы он тут же смолк. Но слова не приходили. Хотела подняться — не могла. Наконец встала.
— О чем вы говорите?! — перейдя на «вы» и глянув на входную дверь, с гневом в голосе прошептала она. — Как вы можете?! В такое время…
Момойкин тоже встал. Загородил ей путь. Губы его еще шевелились, но слов уже не произносили. Валя, не оттолкнув, а небрежно прикоснувшись к нему пальцами и отодвинув его в сторону, проскочила мимо.
Выбежав из здания, она пошла на проспект… Опомнилась, когда очутилась в сквере, у скамейки, где поругалась с Петром. Остановилась. И странно, подумала не о ссоре между ними — будто ее и не было, — а о том, что им надо встретиться. Рассуждала: здесь, в городе, в горкоме, как и вчера, сегодня, завтра и после, будут жить работой и все, что она видит сейчас, останется таким же завтра, послезавтра, через год, а вот он, Петр, уйдет отсюда, окажется там, на границе, где уже сражаются… И каждую минуту ему будет угрожать смерть…
