Паркин спит, как фон-барон, заняв весь матрац, спихнув на «чужую территорию» своего соседа — Ивлева. Они каждый день ссорятся.
— Ты что меня ночью пинаешь? — спрашивает Ивлев.
— Я? — удивляется Паркин.
— А кто же?
— Это тебе снится, — с достоинством произносит Паркин и удаляется. Ходит он вразвалочку, по-смешному выворачивая ноги, на которых поверх казенных намотаны еще одни портянки — шерстяные, присланные из дома.
Витьке надоело цапаться с Паркиным, и он пожаловался старшине.
— Ты, это самое, полегче, — предупредил Паркина Казанцев.
Тот стал оправдываться.
— Полегче, сказано! — гаркнул старшина.
— Есть! — Паркин вытянулся.
Храпит он — не приведи бог. Кажется: барабанные перепонки лопнут.
Дергаю Паркина за ногу. Храпеть он перестал. Только отошел — снова. «Может, облить его? Заорет спросонья, олух царя небесного, перебудит всю роту. Лучше почаще за ногу дергать».
Живется Паркину лучше, чем нам. Он уже получил пять посылок. Каждый день украдкой жрет колбасу, сало.
Подходит Ярчук.
— Ты куда? — спрашиваю я.
— Покурить.
— Кури тут — старшина дрыхнет.
Ярчук сворачивает папироску. Он похож на больного: глаза покраснели, нос заострился, щеки ввалились.
— Ничего, — утешаю я. И чувствую — не то говорю.
— Мне бы только до фронта дорваться! — зло произносит Ярчук и разгоняет рукой махорочный дым.
Я молча киваю.
Затоптав окурок, Ярчук уходит. Я подбираю окурок, сдуваю пепел. Если увидит окурок старшина — мне не поздоровится. Не долго думая, сую его в тумбочку. Там — письмо. Адресовано оно Фомину. «От Мироновой Зины, — читаю я про себя. — Наверное, от той девчонки, которая провожала его». Перед глазами возникает Курский вокзал. Снова вижу эту девчонку, слышу ее смех. И почему-то улыбаюсь.
Хочется прочитать письмо, но я не осмеливаюсь сделать это. «Надо отдать, когда Фомин по нужде пойдет», — думаю я. Он шастает туда часто. Идет, сонный, придерживая руками спадающие кальсоны с черным пятном на заднице. На моих кальсонах тоже пятно — вот только не помню где. На этот раз вроде бы внизу. И кто только выдумал штамповать солдатское белье? Уж если нельзя обойтись без блямб, то ставили бы маленькие, а не с подкову.
Фомин медленно сползает с нар — легок на помине! Когда подходит, отдаю письмо. Он смотрит на обратный адрес.
— У меня как раз бумажки нет.
— Что ты? — Я чуть не кричу. — Это же от девушки! От той самой!
— Девушек много, а я один, — рисуется Фомин.
«Негодяй!» — думаю я. Каждый шаг, каждое движение этого человека вызывают во мне неприязнь. Ярчук — лучше. Он, видать, стал шпаной по ошибке. Наверное, его Фомин с панталыку сбил.
