— Воль-на!.. Разойдись!
Мы бросились врассыпную. Я помчался сломя голову к заколоченной крест-накрест двери, над которой висела табличка «Запасной выход».
Кто-то упал. Кто-то тяжело дышал мне в спину. Остановившись, я посмотрел на старшину.
— Совсем другой коленкор, — сказал Казанцев и улыбнулся. — А ну, повторим!
Снова прозвучала команда «смирно», я снова услышал радио — только на сей раз вместо сводки передавалась музыка.
— Разойдись!
Я стремглав припустился к заколоченной крест-накрест двери. Около меня, тяжело дыша, остановился Петров. Чуть поодаль — Фомин. Николай взглянул на меня с веселым ужасом.
— Наплачемся, — уныло проговорил Фомин и всадил плевок в темневший на полу сучок.
Боже мой, что тут началось. Казанцев взревел, словно раненый олень-рогач. Его ноздри затрепетали, в узких — монгольского разреза — глазах появился холодный блеск.
— Убрать! Немедленно убрать!!
Фомин хотел растереть плевок подошвой.
— Руками! — громыхнул старшина. — Носовым платочком!
— Нету, — хмуро сказал Фомин.
— Нету? — Казанцев хватанул ртом воздух. — А сопли вытирать чем будешь? Это ж тебе не детский сад, а казарма. Ка-зар-ма! — Старшина произнес это слово уважительно, с придыханием.
Фомин молчал, глядя себе под ноги.
— Еще раз напакостишь — пеняй на себя, — сказал старшина. — Ясно?
— Ясно.
— Не слышу! — повысил голос Казанцев.
— Ясно, товарищ старшина! — отчеканил Фомин.
Казанцев кивнул. Ткнув в меня, Петрова и Фомина пальцем, сказал:
— Ты, ты и ты. На балкон! За постельными принадлежностями. Одна нога — тут, другая — там.
Мы помчались, обгоняя друг друга, на балкон, где лежали матрацы, подушки, одеяла, простыни.
Матрацы оказались тоненькими. Они лежали один на другом, как блины на тарелке. Один матрац полагался на двоих.
Мы укладывали их на нары — один подле другого. Заняли ряд — справа от стены. Нары, расположенные на другой стороне, остались пустыми. Пятьдесят шесть подушек с одинаково торчащими углами возвышались, словно маленькие пики: двадцать восемь пиков внизу, двадцать восемь наверху.
После обеда прибыли еще новобранцы.
— Откуда, ребята?
— Из Кирова. А вы?
— Москвичи.
С новенькими произошло то же самое: Старухин ослепил их золотом зубов, Казанцев назвал стадом. Новички заняли нары по другую сторону.
Потом старшина принес из каптерки шторы — тяжелые, бархатные — те, что, наверное, висели в клубе еще до войны, приказал прикрепить их к карнизам, чтобы не дуло. Прикреплять шторы пришлось мне, потому что никто не мог даже с лестницы дотянуться до карниза.
