Парней провожают девушки. Одна из них в беличьем манто, в меховой шапочке, кокетливо сдвинутой набок, напоминает мне Катюшу Маслову — перед отъездом я прочитал «Воскресение». Украдкой посматриваю на эту девушку.
— Нравится маруха?
Оглядываюсь — Фомин.
— На Катюшу Маслову похожа, — отвечаю я.
— На кого, на кого? — Брови у Фомина сдвигаются.
Я сбивчиво объясняю, кто такая — Катюша Маслова.
Фомин подзывает девушку, снисходительно говорит ей:
— Слышь-ка, эта верста втюрилась в тебя.
Девушка ласково улыбается, протягивает мне руку:
— Зина.
— Георгий.
— Жора, значит?
— Можно и так, — соглашаюсь я и думаю: «Какая у нее приятная, мягкая ладонь. Будто бархат».
Подруга Зины — густо напудренная, словно вываленная в муке, девица с ярко накрашенным ртом, в распахнутом пальто, из-под которого виднеется тельняшка, неплотно облегающая ее рыхлое тело, — развязно спрашивает:
— А я тебе нравлюсь?
— Нет.
В Зининых глазах — смешинки.
— Нельзя так говорить женщинам, — учит она. Голос у нее густой, красивый.
— Но ведь это же правда! — возражаю я.
— Тем более нельзя! — Зина смеется. Напудренная девица морщит носик, похожий на кнопку, говорит Ярчуку:
— Врежь ему!
Я напрягаюсь, ожидая удара.
— Не смей! — Зина смотрит на Фомина. Тот советует своему приятелю не связываться…
Наш вагон напоминал бочку, набитую селедками. На верхних полках размещались по двое. Моим соседом оказался поджарый парнишка с тонкой, как стебелек, шеей, с большими, словно плошки, глазами, острым подбородком.
— Давай знакомиться, — сказал парнишка. — Николай Петров я. Фамилия, как видишь, самая обыкновенная.
Я назвал себя.
Лежа на полке, мы молчали. Меня терзал голод. Глядя в окно на уплывающий перрон, я думал о превратностях судьбы: «Был хлеб, а теперь нет его». Представил себя убитым. Зоя и мать плакали, называли меня Жориком, совали мне хлеб, сахар и даже пироги.
Я еще не решил, как поступить с ними, пирогами: то ли ожить и сразу съесть их, то ли подождать, но в это время Петров спросил:
— Шамать хочешь?
— Спасибо, сыт, — проворчал я.
Колька хохотнул:
— Брось врать-то. Свой паек ты уже сшамал — сам видел. А у меня пищи разной — полон «сидор». Коржики есть и сало.
Я испытал такой приступ голода, что не смог сдержаться.
— Угощай, коли так!
Съев кусок сала, поблагодарил Кольку и отвернулся, показывая, что я-де человек воспитанный, объедать других не привык.
Колька снова хохотнул:
— Не стесняйся — наваливайся. Сколько хочешь шамай. Коржичков отведай — хорошая пища. Вку-усная!
