— Эй, леди!
Кэлли улыбнулась, узнав его.
— Да это Джордж Лумис, — сказала она.
Ему было под тридцать, но лицо как у мальчишки. В свои тридцать без малого он пережил больше, чем любые десять мужчин во всех Катскиллах, — в Корее ему раздробило лодыжку, так что он должен был носить стальную скобку на ботинке, а еще говорили, какая-то японская шлюха разбила ему сердце и он теперь втайне ненавидит женщин, и, словно мало всего этого, возвратившись домой, он обнаружил, что мать его при смерти, а вся ферма заросла лопухами и болиголовом, все пришло в запустение. Но на лице его от переживаний не видно было ни малейшего следа, во всяком случае в эту минуту.
— Ты теперь работаешь тут, Кэлли? — спросил он.
— Уже два дня, — ответила девушка.
Он покачал головой.
— Не позволяй этой жирной старой образине тебя эксплуатировать, слышишь? И пусть платит только наличными. Второго такого жмота не сыщешь во всех наших семи округах.
— Джордж Лумис, не смей так говорить, — степенно ответила Кэлли. Но тут же засмеялась.
— Как это ты вдруг среди бела дня уехал с фермы? — спросил Генри.
— Да я, видишь ли, люблю иногда взглянуть для общего развития на божий свет. — А затем: — Был в Атенсвилле, возил для помола зерно.
— Ты сломал свою мельницу, Джордж? — спросил Генри.
— Не я, — ответил тот очень серьезно. — Чертова механическая лопата ее расколотила. Купишь хорошую механическую лопату, Генри?
Генри засмеялся, а Кэлли смотрела с недоумением, словно она все поняла, но не уловила, что же тут смешного.
— О старике Кузицком слышал? — все еще улыбаясь, спросил Джордж.
Генри отрицательно покачал головой.
— Надумал, как я понимаю, проложить новую дорогу. Одно воспоминание осталось от хрыча.
— О чем ты? — спросил Генри.
Джордж пожал плечами.
— Так люди говорят. Нынче утром нашли обломки у подножия скалы Путнэма. Я завернул туда взглянуть, да там полно полицейских, не разрешают останавливаться.
Кэлли стояла, глядя в окно, тихо-тихо.
— О господи, — вздохнул Генри. — Бедняга. — Он мотнул головой, чувствуя, как воздух распирает грудь.
Джордж сказал:
— Скатертью дорожка, мусорщик.
— Джордж Лумис, ты подонок, — сказала Кэлли, вихрем повернувшись от окна.
Джордж уперся взглядом в перчатки.
— Прошу прощения, — сразу сникнув, сказал он. — Я не знал, что вы имеете к нему отношение.
Генри зажмурился, держась рукой за стойку, и увидел мысленно, словно на одной общей картине, старика с поднятой чашкой в руке, Джорджа, разглядывающего свои кожаные перчатки, Кэлли, стиснувшую зубы и пристально смотрящую в окно. Небо за бурым холмом и густо-синими горами было цвета сухой мякины. Он спросил:
