– А почему бы и нет! Я верю во все, что может быть, даже в нашу с вами связь!
– Ты говоришь про интимную связь, – засмеялась она.
– И про нее тоже!
– А что, вы мне очень даже нравитесь, – она прижалась своим коленом к моему, продолжая восторженно мне улыбаться, – наверное, вы очень опытный мужчина?
– А причем здесь опыт? – удивился я.
– Наш опыт – сын ошибок трудных, – уже серьезно взглянув на меня, процитировала она Пушкина.
– Значит, вы ищите опытного мужчину?! – усмехнулся я.
– Уже нашла, – она смело провела ладонью по моему колену, все глубже зарываясь рукой между моих сведенных вместе ног.
Мое волнение постепенно растворилось, а девушка склонила голову на мое плечо, и, обдав меня пьяным дыханием, поцеловала.
– А ты знаешь, что Солнце каждые сто лет сжимается на один метр, и каждые сто лет на один метр наша Земля удаляется от Солнца?! – в ее взгляде читалось одно только желание, и ни капли любопытства, что я ей отвечу на ее вопрос.
– А разве к нам это имеет какое-то значение?
– Не знаю, – вздохнула она, – но предков жалко!
– Мы все умрем, но суть не в этом, – улыбнулся я, вспомнив стихи Рубцова.
– А в чем тогда суть?! – она серьезно глядела на меня, одновременно сжимая рукой мой отвердевший от ее безумной хватки фаллос. Тонкая ткань брюк, казалось, не существовала, настолько горячей и нежной была ее рука.
– Суть в том, что мы ощущаем, – прошептал я сдавленным тихим, ничего не чувствующим кроме ее живого тепла, голосом.
– Пошли, – сказала она мне, покачиваясь как пьяная, и я пошел, ведомый ею за ручку, как мой друг Петя своей доброй Сарой.
И куда я иду, и зачем?! Было ощущение, что вся моя жизнь уже кем-то давно написана, и даже эта странная девушка, разглядевшая во мне необходимого ей спутника.
Ее волосы, выкрашенные в розовый цвет, и коротко подстриженные в шахматном порядке, словно подчеркивали ирреальность происходящего момента.
Ночными улицами мы прошли к городскому парку, а потом через парк к реке.
Тьма обволакивала нас, как обвалакивает легкая и теплая одежда… Чувствуя тепло пальцев незнакомой мне девушки, и глядя на темный лес, которым стал для нас парк, и на светящуюся поверхность реки, на лунную дорожку на волнах, я вдруг ощутил глубокую вину перед собой, перед Мнемозиной и другими людьми…
Наверное, потому что в этой жизни я ни к кому не относился безукоризненно честно, если только в раннем детстве, и только к самому себе, но с годами даже это чувство умалилось до тончайших размеров…
