— Неплохо, ласточка ты моя маленькая, — сказал овчар, снимая с плеч сермягу, — а вот скажи-ка, готов ли у тебя ужин?
— Пёркёльт * уже готов, отец.
При слове «пёркёльт» лицо у овчара просияло, ведь для него это праздничная трапеза.
— Иди-ка, сынок Мати, помешай его, пока оно на огне. В таких вещах я человек суеверный… по моему разумению, пёркёльт только тогда вкусен, если и чабан к нему руку приложил.
— Я даже не знаю, хозяин, где плита. Да и не смыслю я ничего в поварских делах.
— Не хитри, мошенник, а делай, что я говорю… И разве не над плитой лили вы с Аникой свинец в ночь на святого Андраша, когда Аника увидела твою физиономию, загадав на своего суженого?
— Ну, не совсем так… — смутившись, проговорил Мати, — Просто фигура такая вылилась, со свирелью за спиной…
— И вовсе то была не свирель, — возразила Аника, — а…
— А что же? — сразу охрипшим голосом спросил Мати.
— Ружье, если ты непременно хочешь знать.
Мати показалось, будто его ножом поразили в самое сердце.
Что это значит? Почему Анике кажется сейчас ружьем то, что до этого считала она свирелью? Какое-то мрачное предчувствие закралось ему в сердце.
Машинально он поспешил запереть за стадом ворота загона.
А мысли Олея тотчас же вернулись к пёркёльту… Впрочем, возможно, они вовсе и не удалялись от него.
— Так пёркёльт, говоришь, будет? Вот это дело, Аника. Можно подумать, что у нас гости.
— А так и есть. Сейчас гость будет здесь.
— Кто же он?
— Да уж одно верно — очень даже особенный человек, — ответила Аника.
— Я его знаю?
— Нет, нет. Из господ он, какой-то охотник… Я никогда раньше не видела его.
— И вовсе он, дочка, не охотник — небось писака какой-нибудь из комитатской управы. Вот уж, право, не могут оставить человека в покое…
— Совсем и не комитатский чиновник! Слишком молод он для этого. Лицо у него белое, как крыло у лебедя; должно быть, его и ветерок не касался.
— И он с ружьем?
— Да еще с каким!
Мати тут совсем низко нахлобучил шляпу, на самые глаза надвинул и прислонился к стволу высокого тополя, потому что на душе у него вдруг стало так горько, словно ад перед ним разверзся; ох, как голова закружилась — только бы не упасть.
— Видно, смелый, шельма… — проворчал Тамаш Олей. — Ишь ты, отважился в лесах герцога охотиться! Ну, не пообещай он пожаловать к нам в гости, я бы отобрал у него ружьецо!
— Он пришел сюда уже за полдень, — продолжала щебетать Аника. — Вы только представьте, как я поначалу испугалась, завидев его. Он попросил молока попить. Я принесла ему, а он мне вот эту золотую монетку дал.
