И брезинское эхо на протяжении шестнадцати лет все дальше и дальше разносит этот голос; лес — лесу, ручей — ручью, и вот, совершив огромный круг, голос снова вернулся сюда, достиг слуха Олея и проник ему прямо в сердце… А может быть, тут совсем не то?
Может быть, тень его покойной жены бродит меж деревьев и это она позвала его своим ласковым, кротким голосом? А может, голос этот еще в те давние времена запечатлелся у него глубоко в сердце и теперь снова как будто обрел крылья?
Овчар вскакивает и хватается за голову. Большой желтый гребень, которым были заколоты его длинные, до пояса, волосы, упал наземь, и волосы рассыпались по мускулистым плечам. Одна прядь запуталась в медной пряжке.
Но Олей ничего не замечает. Он напряженно вслушивается и пристально всматривается в обступающую его со всех сторон зелень.
О, да ведь мало ли что приходит на ум тому, кто сорок лет подряд беседует с лесом, со скалами, с облаками!
А вдруг ему только приснилось, что Бориш умерла?.. Ведь это же был ее голос! Действительно, ее голос!.. Овчар потрясает в воздухе кулаками.
Кто осмелился подражать ее голосу?!
Помрачневшим взором озирает он окрестность. Книзу опустились голубые озерца глаз, словно придавленные сверху белками.
Но ничего он не увидел, ничего не услышал. На лугу мирно пасутся овцы; баран с колокольчиком тупо, в упор смотрит на него; подпасок сладко спит, растянувшись на траве; листва на деревьях не шелохнется; даже птицы и те молчат.
Кто же тогда звал Олея? Кто знает?
Может быть, сама эта немая тишина, меланхоличную, полную таинственности гармонию которой нарушает лишь однотонное жужжание пчел?
Если бы хоть кто-нибудь мог сказать, о чем жужжат пчелы в Брезинской долине!
Известно ли им что-нибудь о том, как долго скитаются тут, в горах, души мертвецов, уже обратившихся в прах?
Овчар снова ложится на траву и, подперев рукой голову, задумывается. Странные это мысли!
У того, кто заимствует думы свои у лесных деревьев и крутых скал, у горного потока и кочующих облаков, думы эти никогда не оскудевают.
Та великая таинственная загадка, что окутывает величественный лик природы, наполняет и эту дикую душу, говорит ей что-то свое, и душа откликается на ее речи.
Не верьте тому, что Олей не способен мыслить.
Он мыслит, но это все же еще не мысли, ибо они растекаются, как расплавленный свинец.
Это хаос, смутный и неясный, не обретший формы; это — черная ночь, самый мрак которой и есть свет. И свет этот — извечная поэзия.
