Головокружительные изменения, произошедшие в экономике и обществе со второй половины XIX в., породили всевозможные проекты совершенно различного толка — революционные и нереволюционные, правые и левые, а также ни те ни другие, но одинаково антипарламентаристские и враждебные существующим политическим партиям. Начало конфликтам положили дело Дрейфуса и отделение церкви от государства. Политика «священного единения» (L! Union Sacree) в 1914–1918 гг. их несколько пригасила, но сразу после войны они разгорелись вновь. Франция отвергала решения, избранные Россией, а также Италией и Германией, однако у этих решений во Франции были свои сторонники, которые, в целом выступая против них, впитывали идеи, лежавшие в их основе.
Таким образом, накануне Второй мировой войны, приближение которой чувствовал буквально каждый, перестали раздаваться голоса, решительно отстаивающие республику, права человека и идеалы Просвещения.
Самое поразительное в этом крахе — поочередное самоустранение всех, кто в последнее десятилетие возглавлял и олицетворял собой республику: во время прорыва фронта под Седаном ушел в отставку Даладье, чуть позже Гамелен, затем Альбер Лебрен, Жанне и Эррио — соответственно президент республики, председатели сената и палаты депутатов. Депутатов, которые, будучи бессильными, как Поль Рейно, передали власть маршалу Петену. Последний запросил перемирия в тот же день, еще прежде, чем поручил Пьеру Лавалю заняться сменой режима. В водовороте событий лишь один человек, простой заместитель министра, пытался противостоять происходящему — в одиночестве, но преисполненный решимости.
«Как француз и как солдат, я раздавлен стыдом из-за капитуляции без единого сражения, которую наша страна только что объявила», — писал полковник де Голль на следующий день после Мюнхенской конференции, 21 сентября 1938 г., из Меца подполковнику Майеру>{77}.
«Антимюнхенец», как и Поль Рейно, де Голль единственный из политических деятелей поддерживал концепцию «механизированной армии». Он также еще до объявления войны ратовал за наступательную политику, утверждая, что линия Мажино, ставшая для режима чуть ли не объектом культа, самим своим существованием запирает Францию в четырех стенах и лишает ее возможности прийти на помощь союзникам, которых может проглотить Германия.
Повторим — Германия, поскольку именно она являлась главным врагом для этого человека правых убеждений, в первую очередь — военного, который, в отличие от Черчилля, не указывал на специфику гитлеровского режима и не говорил, что германский нацизм представляет угрозу цивилизации.
