Здорово, родственник, – прокричал он ему на ухо и тут же все так же нелепо и крепко поцеловал его в сочные губы.
Кто это? – наконец промолвил муж.
Родственник, – машинально помолвила дама, морщась от огорчения.
У тебя что, зуб болит? – спросил ее муж.
Ну конечно, – засмеялся Леллямер, продолжая обнимать мужа.
Может, вы все-таки оставите меня в покое? – вежливо прошептал ее муж.
Да ради бога, – захохотал Леллямер и опять обнял примолкшую даму.
Нет, это просто нахальство, пользоваться родственными связями, – ничего не соображая, пробормотал муж.
Это не родственник, – глухо произнесла дама, вытирая платочком льющийся пот со лба.
А кто же он? – уже с тихим ужасом посмотрел муж на Леллямера.
Это просто пьяница, пьяница, который пристал ко мне здесь, на улице, – судорожно прохрипела дама.
Нет, я ее родственник, – уткнулся носом в плечо ее мужа Леллямер…
Может, ты все-таки объяснишь! – закричал муж на даму.
А катитесь вы все в жопу! – крикнула плачущая дама и ушла дальше по улице.
И тут Леллямеру стало так нестерпимо стыдно от всей этой ненужной болтовни и каши заваренной им, и он тоже заплакал, и попытался обнять мужа, и все ему сразу объяснить, но муж ударил Леллямера кулаком меж глаз и кинулся догонять даму.
Когда Леллямер рассказал эту историю, в очередной раз вернувшись в общежитие поздно вечером и в изрядном подпитии, я ему не поверил, правда, минуту спустя, более внимательно приглядевшись к большому синяку под правым глазом, все же поверил, с весомой долей сомнения. Было в нем что-то парадоксальное, необъяснимое, как и само происхождение. Наполовину немец, наполовину еврей, он вместе с тем являл безумно русский характер.
Обучавшийся уже на последнем курсе, и освобожденный для написания дипломной работы, он мог пить сколько угодно, и сколько угодно иметь женщин. Вскоре он стал приводить к нам в общежитие женщин и самое ужасное, он нисколько не стеснялся меня, а видя мой легко проступающий на лице стыд, он вводил меня во все большее смущение.
Он мог иногда, исподтишка поглядывая на меня, вдруг обратиться к своей тоже пьяной женщине, с такими стихами:
Ты для него как святая Мадонна!
Он твоего не испытывал лона!
Обычно женщина смеялась, я же жутко краснел, тихо сидя у себя в углу на кровати с каким-нибудь увесистым томиком Канта.
В такие минуты я словно прикрывался серьезным и не знавшим никаких женщин философом, я зарывался головой в его антиномии, и вдруг обнаруживал в этих противоречивых существах сходные половые признаки, и тут же опять сгорел от стыда, находясь в полуобморочном состоянии.
