Угу! – говорю я, а сам ее, родимую, то в шейку, то в носик целую.
Пережитое в оргазме, Тихон, подобно шоку запечатленного конца, и возможно конца всей нашей Вселенной.
Угу, – опять согласился я, хотя и не понял, о чем это кисонька моя сейчас такое сказала.
Наверное, Богу было угодно, чтобы мы трахались как зверьки, редко о чем-то задумываясь!
Угу!
Ты такой смешной, Тихон, – крепко обняла меня Рыжуха, – но я в ответ только сладко замычал, целуя ее уже в ушко.
Вечерами мы ходили в деревенский клуб смотреть кино. Обычно мы сидели с ней на последнем ряду, где можно было без особых напрягов целоваться взасос.
Между поцелуями Рыжуха громко хохотала, курила и сплевывала под ноги семечки. Временами мне казалось, что она нарочно прикидывается простушкой, этакой «дурочкой с переулочка», но для чего, я понять не мог, и вообще когда я что-то не понимаю, то я об этом шибко и не думаю.
Я и сам с радостью целую ее, кисоньку мою, грызу с ней семечки, хохочу, когда смешное кино показывают, и курю с ней потихоньку, поскольку те, что впереди сидят, всегда чего-то ругаются, особенно, когда нашего дыма нюхнут! Подумаешь дым, люди же сюда отдыхать пришли! Отдыхать, не подыхать!
А после сеанса теплой весенней ноченькой, да под кустиком распустившейся сирени мы такой срасной и упоительной любовью занимались, что и дохнуть некогда, любви аж по самое горло! То я ее ротик взаймы возьму, то она мои губки позаимствует!
Правда, один разок за коровником в темноте залегли, так в навозе все перепачкались, как черти вымазались и совершенно голые, одежу-то впопыхах сорвали, и легли наобум, а как идти деревней назад-то и не знаем, это хорошо еще, что Рыжуха моя догадалась полями деревеньку обойти.
А дома нас чуть Альма не загрызла, навоз наш унюхала и обозналась! С чужими спутала! Мы ее насилу успокоили! Альма меня даже раза два за яйца укусила! Хорошо еще, что только укусила, могло быть и похуже! Я ведь Рыжуху своим телом прикрывал! А потом Альма поняла, что обозналась, и в угол убежала, заскулила, дура, вину, значит, свою учуяла! А я стою посреди избы весь зареванный, в навозе весь перепачканный, и с опухшими яйцами, а Рыжуха, моя кисонька нежная, своей перепачканной в навозе ручкой, гладит меня бедного по головке, и тоже плачет!
Ну, потом я в себя прихожу, и пошел баню затапливать, а Рыжуха с колодца воду носить! Такую баньку протопили! Любо-дорого! Потом я из цветущей сирени веник нарвал и хлещу по ягодичкам свою Рыжушку! Хлещу и хлещу, а дух от сирени идет такой чудный, такой заманчивый, что я надышавшись этого аромату, раздвинул ей ягодички-то и сам туды вошел!
