– Прости меня, мама, – сказала я.
– Не извиняйся, дорогая. Будь счастлива. Найди то, что сделает тебя счастливой, и наслаждайся этим, как твой брат.
– Ты имеешь в виду живопись? – спросила я.
– Нет, – ответила мама, – я имею в виду Тристана.
* * *
Однажды, к концу моего последнего школьного года, наша учительница английского, мисс Портвуд, сказала нам, что скоро перед нами откроется новая жизнь. Что мы начнем чертить для себя карту мира за пределами наших первых семнадцати лет. Услышав это, я сравнила годы жизни с картой мира. Моя карта семнадцати лет была простая и маленькая, с очертаниями родного города и всего несколькими ориентирами: овраг Мэрроу и главная площадь, школа, пруд, наши поля, коровник и дом. Бумага карты чистая и хрустящая, потому что путешествовала я недалеко и только знакомыми дорогами. А вокруг города – только волны бесконечного океана. В океане я бы нарисовала морских тварей, которых можно увидеть на старых картах мира, а над ними написала бы слова: «Там Драконы».
Что еще водится за краем того мира, где я живу? Кто еще там меня поджидает? Действительно ли у меня есть причины так бояться внешнего мира?
Обо всем этом я думала, когда проснулась на следующее утро и стала смотреть на черное пятно на потолке. Оно тоже могло быть картой семнадцати лет. Вокруг – только белизна, и никуда не спрячешься. Мама была права. Хоть я и завидовала способности Томми жить своей жизнью так свободно, он тоже шел по собственному пути, трудному пути, и ему нужны были любящие люди, которые бы его поддержали. Я могла помочь и ему, и Тристану – просто быть теплее и добрее, не такой подозрительной и недоверчивой. Для начала можно было закрыть глаза на странные слова Томми о том, что Тристан – проклятый сын Мелюзины, и поступить, как мама и папа: просто ему не противоречить. Он ведь, в конце концов, художник.
Я встала, оделась и вышла из дома, даже не позавтракав. Я не могла больше ждать ни дня, мне надо было помириться с Томми, показать, что я уже не сержусь на него за то, что он уехал на все эти годы. Я бежала через поле, через лес, все быстрее – скорее, скорее найти Томми. К той минуте, когда я вбежала на опушку у пруда, я хотела сказать ему тысячу вещей. Но, оказавшись на опушке, я застыла на месте с открытым ртом и не произнесла ни слова.
Томми сидел на стуле на мостках с мольбертом и палитрой и писал Тристана. А Тристан – не знаю, как описать его, чтобы в это можно было поверить, но на ум мне пришли такие слова: хвост, чешуя, зверь, красота. Сначала я не могла понять, что он за существо, но зато сразу же поняла, что Томми не сошел с ума. Или я тоже сумасшедшая.
